Астроном
Шрифт:
Евреям выделили часть двора и бывшие подсобные помещения. Над двором натянули сетку, помещения переоборудовали под маленькие, человек на тридцать каждая, синагоги. За несколько дней караула мы стали узнавать в лицо постоянных посетителей, приходивших из Кирьят-Арба, и Бейт-Адасса. Среди них оказались двое наших бывших соотечественников.
В одно из утр, завидев старушку, осторожно вышагивающую по скользким плитам, Моти заметил:
– Бабулю можешь не проверять. У нее в сумочке только молитвенник, очки и бутылочка минеральной
Я тоже запомнил бабулю. Вид у нее был умильный: платье строгого покроя, ровное, покрытое старческим румянцем лицо, пепельные волосы, посверкивающие из-под аккуратно повязанной косынки. Косынка темно-синей расшитой серебром ткани, удивительно гармонировала со спокойными, глубокими глазами бабули.
– Спорим, что она учительница, – предложил Моти, жестом приглашая бабулю проходить, не предъявляя сумочки.
– И спорить нечего, – сказал я. – Конечно учительница. Она одевается, как училка, ходит как училка и выглядит, как училка.
– Откуда в тебе такая уверенность? – удивился Моти.
– Откуда!? Моя мама учительница, жена учительница, теща учительница. Я этих училок за версту чую.
– Какие славные мальчики! – произнесла бабуля, останавливаясь в проходе. – И говорят по-русски. Как приятно.
Я и Моти покраснели. Бабуля поймала нас на горячем, и хоть ничего предосудительного не было произнесено, но, привыкнув безнаказанно болтать о чем угодно, не стесняясь окружения, мы утратили бдительность, и сей факт, сам по себе был неприятен.
– А что вы преподавали? – попробовал спасти положение Моти.
– Русский язык и литературу. Почти сорок лет.
Счастье было так близко, так доступно. И Моти немедленно пошел в атаку.
– А вот, – он ткнул пальцем в мою сторону, – перед вами известный писатель. Созданные им произведения уже изучают в еврейских школах России. Вам не попадались его книги?
Моти толкал меня перед собой, словно стюардесса тележку с напитками.
– Как вас зовут? – спросила бабуля, повернувшись в мою сторону.
Я представился.
– Нет, – она отрицательно покачала головой. – Мне ваши книги не встречались. Но, честно говоря, в последние годы я уже не слежу за новинками. Да и читать художественную литературу практически перестала. Читаю только такие книги.
Она приподняла руку, показывая небольшой, обтянутый коричневой кожей молитвенник и такого же формата Пятикнижие.
– Меня зовут Полина Абрамовна, – продолжила бабуля. – Я третий год в Кирьят-Арба. А в прошлой жизни жила за Уралом, в Кургане. Слышали о таком городе?
– Нет, – Моти скорбно склонил голову, искренне сожалея о том, что из его поля зрения ускользнул столь крупный культурный и технический центр.
Полина Абрамовна усмехнулась. С чувством юмора у нее было все в порядке.
– Это небольшой городок за Челябинском. Тихое, спокойное место. А вы, – она указала рукой на дымящийся стакан кофе, поставленный Моти у стены, – прямо тут и
Моти подхватил с каменных плит пола стакан, и слегка пригорюнившись, поведал:
– Служба такая, солдатская. Недосыпаем, недоедаем. Кофе приходится пить прямо на посту. А что делать, – он картинно похлопал рукой по винтовке, – есть такая обязанность, родину защищать!
Вот артист! Сегодня утром он умял два здоровенных бутерброда с консервированным тунцом и выхлебал литровую чашку чая. Бутерброд Моти щедро обмакивал в банку с хумусом, посыпая его перцем, и это сочетание пищевых продуктов пробудило в нем неусыпную жажду. Осушив две фляги с водой, свою и мою, он решил залить пылающий в желудке костер стаканом крепчайшего кофе. Назвать такое состояние недоеданием, мог или отъявленный враль или человек с истинно артистической натурой. За секунду войдя в роль некормленого солдата, Моти как будто осунулся и в его глазах загорелись голодные огоньки.
– Бедные мальчики, – сочувствующим тоном произнесла Полина Абрамовна и двинулась на женскую половину.
– Пожалеть на словах всякий может, – шепотом произнес Моти. – А вот реально помочь голодному солдату….
– Голодное трепло, – сказал я. – Если ты будешь так лопать, то скоро в бронежилет не влезешь.
– Вот и замечательно, – ответил Моти, охватывая губами край стакана. Изрядно отхлебнув, он заметил с изрядной долей сожаления.
– Нет, чтоб коржиков испечь для голодных защитников отечества. А про жилет ты не беспокойся, выдадут новый, более просторный. Была бы шея, а хомут….
Он выразительно покрутил головой, как бы показывая на какое место израильская армия приспособила хомут.
Наш пост располагался у самого входа в усыпальницу. Закончив досмотр, посетители оказывались в коридоре с высоким сводчатым потолком. Пройдя по блестящим от прикосновения сотен тысяч подошв плитам, они попадали во внутренний двор. По существу, посетители проходили сквозь один из этажей здания, а стены коридора представляли собой несущую конструкцию, сложенную еще рабами Ирода. До высоты двух метров стены покрывал тусклый от старости мрамор. Когда-то, наверное, он блестел и лучился, но сейчас его поверхность напоминала пожелтевшую от времени слоновью кость. Мрамор приятно холодил даже через бронежилет, и мы при первой возможности притирались к нему всеми возможными участками тела.
– Вот сейчас я понимаю Антея, – заявил Моти, ухитрившись прилепить к стене не только спину и задницу, но и руки с ногами. В такой акробатической позиции он выстоял минут десять и, оторвавшись, с шумом выдохнув воздух.
– Хорошо, – сказал он, счастливо улыбаясь. – Пробирает до самых костей. Интересно, когда ротный вещал про облагораживающее влияние, он имел в виду эту прохладу?
– Смотри, не простудись, – предупредил я.
– Простуда от святости? – иронически поднял брови Мотл. – Или святая простуда?