Атлантида
Шрифт:
— Как это — нечему? — опешил Вотша, и вдруг до него дошло, что тетка Сидоха, действительно, уже давно ничего нового ему не объясняла, да и вопросов у него к ней не было.
— Конечно, нечему! — махнула пухлой рукой Сидоха. — Ты, вон уже, я слышала, и вирши складывать научился! — И, заметив смущение своего ученика, добавила, — да ладно. я никому рассказывать не собираюсь, но и ты уж свои произведения не разбрасывай по замку!
«Как она узнала? — трепетала в голове бедного Вотши суматошная мысль. — Неужто кто-то подобрал тот лоскуток?»
Он
— Да, вот еще что, — продолжала между тем тетка Сидоха, считая, что тема Вотшиных виршей закрыта, — ты завтра на занятия не приходи, не до тебя будет. У княжны день рождения, так что завтра эта трапезная будет занята — пир здесь князь устраивает для молодежи!
Тут она заметила, что мальчишка слушает ее невнимательно, погруженный в какие-то свои размышления и, легонько ткнув его пальцем в лоб. чуть повысила тон:
— Слушай, когда наставник говорит, неча в небесах мыслями парить — не ивач, чай!
— Так мне и утром не приходить? — быстро переспросил Вотша, делая вид, что внимательно слушал свою наставницу.
— И утром не приходить, — подтвердила Сидоха и тут же с удивлением спросила: — А разве тебе Фром ничего не сказал?
Вотша отрицательно покачал головой.
— Ну, может, забыл? — пробормотала Сидоха не слишком уверенно.
На следующий день после завтрака Вотша вдруг почувствовал себя брошенным. Оказалось, что ему совершенно нечем заняться. Скал ушел с дозорной стаей, а черноволосый богатырь Тырта, заменявший его в роли Вотшиного опекуна, не слишком заботился о занятиях своего подопечного. Вотша, скорее машинально, чем с какой-то целью двинулся в сторону ристалища. Поле было пусто, легкий весенний ветерок шевелил длинные Вотшины волосы. Он уселся на скамью и, запрокинув голову, бездумно уставился в небо.
На душе у него было как-то смутно. Нет, не тосклива, а именно смутно, словно он давным-давно потерял что-то незначительное, обернувшееся сегодня важным! Несколько минут он смотрел за неторопливым бегом белоснежных облаков в голубой глубине, а затем в его голове возникла неожиданная мысль: «Если бы мой род не потерял многоликость, я, возможно, сегодня был бы в числе тех, что сядет за пиршественный стол с княжной. С Ладой!»
Он вдруг понял, насколько сильно ему хочется сидеть рядом с этой девчонкой, любоваться ее длинными каштановыми, с едва заметной рыжинкой, волосами, слушать ее смех, поднимать бокал за ее здоровье!
Вотша вздохнул и закрыл глаза. Белые облака на голубом фоне исчезли, и вместо них тут же возникло смеющееся личико княжны. Ее губки зашевелились, словно она сквозь смех силилась сказать что-то Вотше, но он не понимал ее слов, он просто любовался этим лицом.
— О чем мечтаем? — раздался рядом с ним голос Старого.
Вотша
— Садись, садись, — проворчал старик, усаживаясь на скамью, — чего вскочил?
Вотша снова сел, ссутулился и вдруг ни с того, ни с сего брякну:
— У княжны сегодня день рождения.
— А… знаю, протянул Старый, и также как Вотша поднял лицо к небу и зажмурил глаза.
Они немного помолчали, и вдруг старик, не открывая глаз, тихо произнес:
— Вот и прадед твой тоже тогда в княжну влюбился…
Вотша изумленно уставился на старика, а тот все тем же тихим, не похожим на свой, голосом продолжал:
— Я ему говорил, чтобы он выбросил эту блажь из башки, да разве его уговоришь! Ват, он такой был — если что в голову заберет, напролом пер! Да и то сказать, прав он частенько бывал, и удача с ним под руку ходила. Только в этот раз неудача-то на нем полностью, за все, отыгралась!
Старик замолчал. Вотша так же молча смотрел на сухую жилистую старческую шею, впалую морщинистую щеку, тонкое, прижатое к голове ухо, белую, аккуратно расчесанную бороду и тонкий, чуть искривленный нос, не зная, что сказать в ответ на слова старика. Наконец он выдавил:
— Что значит… «отыгралась»? И-и-и… что значит «пер напролом»?
— То и значит, — ответил Старый, не глядя на мальчугана. — Пошел Ват напрямую к Гориславу, князю тогдашнему, руки дочери просить. Правду сказать, не было бы лучше пары во всей стае, да и любила Вата Леда, я-то уж точно знаю, только у князя, у деда Всеславова, другое на уме было. Если бы отдал он за Вата свою Леду, после его смерти стая Вата точно вожаком выбрала бы…
Старик снова внезапно замолчал, словно воспоминания эти давались ему с трудом. Но тут Вотша не вытерпел, его захлестнуло жадное любопытство — вот она — правда о его прадеде, сама выплывала из прошлого!
— Ну так что, разве он был бы плохим вожаком?
Дед чуть склонил набок голову и, приоткрыв глаз, искоса глянул на Вотшу.
— А как же сын вожака? Даже и не сын — его-то и сам Горислав ни во что не ставил, а внук любимый — Всеволод? Горислав Всеволода у отца еще малым волчонком забрал, воспитывал как будущего князя, а тут Ват со своим сватовством!
И снова Старый отвернулся и замолчал, как будто пожалел, что начал этот разговор.
— Ну и что?! — нетерпеливо потребовал Вотша окончания истории.
— Не знаю, что там у них получилось, а только на следующий день Горислав Вата услал в степь с дозорной стаей в шесть волков и с одним ивачем. Ват уходил с улыбкой, веселый был… А вернулся сам-два, весь посеченный, покусанный! Пока он в горячке лежал, Леду отдали за ирбиса, за сына ихнего князя. С тех пор наша стая и дружит с ирбисами. А Вата, когда он поправился, объявили изменником: как же — потерял в дозоре шестерых дружинников, а сам домой живой вернулся! Вот тогда-то ваш род и того… лишили многоличья!..