Атолл
Шрифт:
– Должен вас огорчить, месье, но у нас это не принято.
– Что не принято?
– Спать с мальчиками.
– Ах, вот вы о чем! Ха-ха-ха! Нет, вы меня не правильно поняли. Мальчик поселится один. А я вечером приду за ним и расплачусь за номер.
– Несовершеннолетним не положено проживать в отеле без сопровождения взрослых, - резонно возразил
Джон посмотрел в глаза портье. Это был молодой человек, наверное, студент: честные глаза, челка торчком. Характер и принципиальность. Отлично. Молодые, да к тому же студенты, еще не потеряли веру в человечество.
– Сколько стоит одноместный номер?
– На сутки?
– Да, черт побери!
– У нас нет одноместных номеров, месье.
– Ну, хорошо, а какие есть?
– Двухместные номера стоят от 37 до 40 евро или 25 тысяч тихоокеанских франков... простите, месье, у нас не выражаются.
Джон вдруг понял - он не нравится парню. Не как человек, а как американец. Джон говорил по-французски с американским акцентом.
– Вива Франция!
– сказал Джон.
– Это не поможет, месье, - ответил портье.
Что ж, это его право, подумал Джон, любить или не любить. Когда сам Джон был в Париже, ему, Джону, тоже не нравились парижане, так что же он хочет от парня?
– Дядя Джон, - мальчик потянул за рукав писателя, - пойдемте отсюда, я уже расхотел спать.
Джон понял, что проиграл. Конечно, можно было попробовать поспорить, и убедительным аргументом была бы стодолларовая бумажка, но не хотелось ломать через колено молодого человека.
– Au revoir!
– поклонился Джон принципиальному портье. [До свидания! (фр.)]
– Bonne chance, - ответил портье. [Желаю удачи (фр.)]
– Mersi bian... Allez, mon cher, - сказал Джон и повел мальчика к выходу. [Весьма благодарен... идемте, мой друг (фр.)]
У дверей мальчик оглянулся и выпустил в портье трескучую очередь.
Они вышли на горячую улицу, щурясь на яркое солнце.
– Ну, что ж, - сказал Джон, - прикорнешь на корте, там есть скамеечки...
– Да я, честное слово, уже не хочу спать.
– Ну, ладно, идем.
– Куда, дядя Джон?
– В американское консульство. Там, на корте, меня ждет друг ... Мы будем играть в теннис.
– А мне можно сыграть?
– Конечно...
Они пошли по авеню Шарля де Голля, которая тянется от Рыбацкого порта до чугунных кружев Дворца президента.
Джон старался приноровить ритм своей машистой поступи к мальчишеской шаркотне. Асфальт раскалился и неприятно проминался под подошвами. Такое впечатление, как будто ты идешь по шкуре гигантского животного, которое пока дремлет, но если проснется...
– Скажи, Оайе, на Кукаре бывали землетрясения?
– Я не помню. Но папа рассказывал, что однажды проснулся вулкан Бара-Бар...
Мальчик стал рассказывать, как дымил вулкан, как тряслась земля, бегали в страхе люди...
Джон машинально вставлял какие-то вопросы, чтобы словомельница мальчика не останавливалась, а сознанием привычно погрузился в свой писательский мир. Инцидент с портье исчерпан и забыт, продолжаем думать о своем. Среди толкотни мыслей и образов выперла довольная физиономия Питера Маршалла. "Убей меня трижды". Одного раза этому засранцу мало. Его надо убить трижды. Как это понимать? Так что ли? И не успел Джон одернуть себя, как тут же представил, даже не сам Джон, а вечно работающий в нем писательский перпетуум мобиле, как этот сволочной Маршалл идет по улице, такой же сомнамбула, как все творческие люди, не глядя ступает на перекресток и его тут же сбивает летящий на огромной скорости "понтиак". Тело Питера Маршалла взлетает в воздух, растерянные ноги мелькнули сверху, и бедняга, описав гиперболическую кривую, головой влетает в капот встречной ярко-красной "хонды". Но этого мало, отброшенное, исковерканное тело переезжает третья машина - серебристый "крайслер". Его убили трижды. Тут, конечно, не последнюю роль сыграли теннисные ассоциации...
Жуткий визг тормозов, мальчик дернул за руку дядю Джона. Дядя Джон очнулся, дико выпучил глаза. У него захолонуло сердце. Если бы не реакция Оайе, быть бы им сбитыми машиной, так внезапно появившейся из-за угла улицы Хеухео.
Перед ними стоял автомобиль, длинный как дирижабль. Непроницаемые траурные окна и цвет лимузина навевали ассоциации о катафалке. Джон вдруг врубился. Это был Президентский автомобиль - восемнадцатифутовый шестидверный "Роллс-ройс", сверкающий черным лаком.
Тонированное стекло в задней части автомобиля медленно опустилось, и Джон увидел столь же тонированное лицо президента Куакуйи. С минуту тот строго взирал на потерявшего дар речи американского писателя. Потом полные губы Куллала Манолу приоткрылись, обнажая в улыбке крупные белые зубы. В двух передних резцах сверкнули вставленные бриллианты.
– Джон Кейн, я полагаю?
– сказал президент Куакуйи на чистейшем оксфордском английском (придира-доктор остался бы доволен его произношением).