Атолл
Шрифт:
– А в фунтах все-таки больше, - сказал бармен.
– Приглашаю всех сегодня на ужин в бар, - объявил Джон Кейн.
– Жан-Люк! Прими эту рыбину и приготовь её нам сегодня на ужин. Только меч не выбрасывайте...
– С вашего позволения, я повешу его в зале, - сказал Жан-Люк и кликнул поварят. Поварята прибежали с кухни и, с надрывом физических сил, уволокли меч-рыбу в подсобку.
Джон Кейн присел на высокую табуретку, устало положил руки на стойку.
– Вам как всегда?
– спросил Жан-Люк.
– Виски "Джони Уокер"?
– Нет, налей-ка мне сегодня водки. Какая у тебя есть?
– Stolichnaya vodka пойдет?
– О'кей. Сделай её с мятой и со льдом.
– Разумеется, со льдом.
– кивнул бармен.
– Что-нибудь съедите?
– Да. Принеси мне, пожалуйста, булочку с сыром, помидорами и каперсами.
Бармен повернул к себе раструб из надраенной латуни и гаркнул туда заказ писателя. Труба тянулась в кухню, как на корабле, обычно такая тянется в машинное отделения с капитанского мостика. Бармен был здесь капитаном, а его стойка - мостиком.
Жан-Люк улыбнулся Уилсону:
– А что закажет уважаемый доктор?
– Только банку "Гиннеса".
В бар зашли два западных туриста, одетые в пестрые рубашки-аллоха и трусы бермуды. Один был полный, рыхлый, другой - тощий и жилистый.
– What's up, dude?
– [Как дела, чувак? (англ.)] обратился к бармену толстый развязным тоном и стало ясно, что пришли американцы.
– Excellent, - [великолепно! (англ.)] приветливо ответил бартендер. Он всем отвечал приветливо, даже последним засранцам.
Посетители заказали "Дайкири". "Побольше рому налей", - сказал бармену толстый.
– Опять эти двое, - сказал доктор, наклонясь к Джону.
Писатель отхлебнул водки, посмотрел поверх тяжелого восьмигранного стакана.
Американцы громко разговаривали, будто были у себя в Бруклине, не обращая ни на кого внимания. В иное время Кейну стало бы стыдно за своих соотечественников, за их неряшливый вид, за громкий бестактный голос, за развязную манеру поведения (Самым отвратительным из них был толстый, он в основном и говорил, а тощий больше помалкивал и озирался по сторонам, будто ища с кем бы подраться), но сейчас ему было не до критических наблюдений. Джон собрал всю свою волю в кулак, делая вид, что совсем не испугался. Мимоходом подумал, что давешняя парочка успела переодеться в более легкую одежду.
Толстый громогласно стал рассказывать анекдот про двух евреев.
– Как же мы быстро теряем свою политкорректность, едва выехав за границу цитадели демократии, - посетовал доктор.
– Ну правильно, край дикарей, чего стесняться, - стараясь держаться бодро с иронизировал Джон Кейн.
Толстый говорил, давясь от смеха:
"Один еврей звонит другому еврею:
– Слушай, Абрам, как ты относишься к евреям?
– Я их ненавижу, когда они звонят мне по телефону в три часа ночи!!!"
Тонкий в знак солидарности едва не подавился от смеха. Откашлявшись, он в отместку рассказал свой анекдот:
"Вчера по ящику для идиотов показывали какое-то идиотское шоу, и я как идиот его смотрел".
Толстый прыснул коктейлем от смеха и тоже закашлял.
– А где наш Гоген?
– спросил Кейн свою компанию, чтобы только не видеть тех двоих ублюдков.
– Годо на пленэре, - ответил директор гимназии месье Жалюзи.
– Пишет с натуры вечерний прибой.
– И вот что интересно, - вклинился в разговор бригадир Охам Дженкинс (он съел свое мясо и теперь ему хотелось поговорить о высоком), - волны у него получаются всегда одни и те же. Как щепки. Как хотите, господа, но мне такое искусство не по нутру. Я целый день тружусь на причале, уж я-то знаю, какие бывают волны.
– Вода - самый трудный элемент изображения для художника, - взял слово доктор, крутя в руках полупустую, всю в слезах, банку "Гиннеса".
– Не всякий её может написать. Мне нравится, например, Рокуэл Кент...
– Лучше всех писал воду русский художник Айвазовский, - высказал свое мнение Джон Кейн.
– Русский реализм устарел, - высокомерно отмахнулся пан Фунек.
– Абстракционизм еще более устарел, - ответил Кейн.
– Все возвращается, и сейчас самое авангардное направление как раз реализм.
Джон не жаловал поляка. В свое время писатель несколько раз пытался поговорить с ним, как со славянином, о России, но пан Фунек только отфыркивался или презрительно отвечал, что для него, пана Фунека, сразу за восточной границей Польши начинается Аляска. На что доктор с чисто британским чувством юмора рассказал анекдот про Буша-младшего, рассматривающего глобус.
– Кстати, о воде, - сказал бригадир Охам.
– Один местный житель строит ковчег.