Аттестат зрелости
Шрифт:
– Прошу извинить меня, но я сегодня плохо себя чувствую, я уж посижу...
– тихо сказала Анна Павловна.
– Времени у нас осталось мало, и я вас порадую - не будет опроса по теме...
Сенечка Ерошкин улыбнулся, радостно потёр руки. В десятом «Б» не принято было приходить не подготовленным к уроку, но Сенечка одинаково пренебрежительно относился и к литературе, и к математике, и к другим предметам... До учёбы Сенечка был великий неохотник, и если б не настояли родители, он, пожалуй, пошёл бы в техническое училище. Но родители никогда не понимают, чего хотят
– Но в то же время я вас огорчу, - продолжала Анна
Павловна, - вы напишете коротенькое сочинение, совсем коротенькое, разрешаю даже закончить его дома...
– Очень надо, - пробурчал Ерошкин, досадуя такому обороту дела.
– Тема - о нашей человечности. Ведь человек - он не просто царь природы, самое высокоразвитое существо, он должен быть, прежде всего, человеком. Почему я избрала эту тему? Отвечу... Иду я сегодня на занятия и вижу, что мальчуган лет девяти загнал кошку между гаражей и кидает в неё ледышками. Кошке деваться некуда: с двух сторон стены гаражей, с третьей какой-то хлам, а с четвертой... Она смотрит жалобно и мяукает, как будто просит о помощи: «Спасите, люди!» Говорю мальчугану: «Что же ты делаешь, зачем мучаешь животное?» - «Подумаешь, - отвечает.
– Она не наша!» - «Но ей же больно!» - «Ну и что? Она же приблудная, ничейная», - «А свою бы ударил?» - спрашиваю. «Нет, - говорит.
– За нашу мне мать уши оторвет. А эта – чужая». Я, конечно, прогнала его. Но вдумайтесь в слова мальчика: он понимает безнаказанность своих действий и безжалостно мучает беззащитное животное...
Анна Павловна не договорила и, как во время замедленного кадра в кино, стала валиться набок.
Десятиклассники застыли не месте с ужасом на лице, но глухой стук упавшего тела, а больше всего негромкий вскрик Воробьевой: «Ой, мамочка!» - выметнул к столу несколько парней.
– Глобус! Быстренько в учительскую! – скомандовал Оленьков Ерошкину, и видя, что Сенечка не трогается с места, вытряхнул его за плечи в проход и подтолкнул к дверям: - Или не тебе сказано?!
Сенечка, со страхом глядя, как Герцев и Сутеев поднимали с пола и усаживали на стуле Анну Павловну, боком двинулся к выходу, потом ринулся в коридор, и несколько секунд все слышали его громкое топанье.
Анна Павловна ещё была без сознания, когда, запыхавшись, прибежал Кузьма Петрович:
– Что такое? Что?!
– испуганно выдохнул директор.
Ребята недоуменно пожали плечами. Герцев объяснил:
– Анна Павловна рассказывала, и вдруг упала. Мы подняли её, а она без сознания.
– Ну-ка, хлопцы, помогите...
Герцев и Сутеев вместе с директором осторожно вынесли Анну Павловну. Вернулись они нескоро.
– Ну, что там?
– встревоженно встретили их товарищи.
– «Скорая» увезла. Говорят, операция нужна.
– А я знаю, что делать!
– вскочил на стул Сенечка Ерошкин.
– Ведь у Окуня мать - хирург! Пусть съездит к ней, узнает что к чему!
– А что? Это идея!
– обрадовались одноклассники.
– Поезжай, Вась, узнай, - это были первые слова, сказанные Ваське со времени «картофельного» бунта.
– Зачем? Завтра и так скажут, - с неохотой ответил Окунь.
– Эх ты, рыба-пескарь!
– презрительно оттопырил нижнюю губу Оленьков.
– Один раз ребята просят, а ты выламываешься.
– Да ну его!
– махнула рукой Кирка Воробьева. – Пусть сидит как пень. Ему всё до лампочки. Это же - Рыба.
Окунь, сильно побледнев, встал, задёрнул «молнию» на спортивной сумке, с которой ходил в школу, закинул её ремень на плечо.
– Ладно уж...
– процедил сквозь зубы.
– Съезжу, если вам невтерпёж. Мать как раз сегодня дежурит.
Остаток дня десятый «Б» сидел на удивление всем учителям смирно, не пререкался, не заводил споров. Даже Игорь Оленьков, когда Алина Дмитриевна вызвала его отвечать к доске, вежливо и сдержанно отказался отвечать:
– Я не совсем готов, Алина Дмитриевна, извините.
– Хорошо. Спрошу в следующий раз, - и к общему изумлению десятиклассников не поставила «неуд», а только одну точку - аварийный сигнал «будь готов».
– Кто еще не может сегодня отвечать?
– спросила Алина Дмитриевна, и несколько человек несмело подняли руки, им тоже Новикова не поставила оценки.
Окунь возвратился в конце последнего урока и, едва звякнул звонок, вошел в класс.
– Вась, как там дела?
– окружили его товарищи.
– Готовят к операции, часа через два начнут, - Окунь даже слегка оробел от такого приема. Он взглянул на часы. Стрелки показывали двадцать часов.
– Анна Павловна ведь на фронте была.
– Да знаем, знаем!
– замахали на него руками ребята.
– Говори скорее дальше.
– А что ранена она была несколько раз, это вы знаете?
– обиделся Окунь, дернул подбородком вверх. Последние слова, действительно, удивили всех.
– У нее около сердца осколок. Не извлекли во время войны. А теперь вот он и зашевелился
– Кто оперировать будет?
– тихо спросила Рябинина, стоявшая рядом.
– Как кто?
– искренне удивился Окунь.
– Моя мать! Кто же ещё?
– он сказал это так, словно сам собирался вести операцию, и ещё выше задрал подбородок.
Придя домой, Светлана не стала переодеваться, наскоро поужинала и предупредила Августу Федоровну:
– Мама, я к Кирке пойду... Вернусь поздно, ты не беспокойся. Ключ я взяла...
Воробьёва жила в соседнем подъезде на втором этаже. Она уже успела переодеться в домашний длинный халат, стерла следы грима.
– Светка? Ты чего?
– Кирка растирала по лицу питательный крем.
– Кир, давай съездим в больницу, узнаем, как там Анна Павловна? А?
– попросила Светлана.
– Да ты что? С ума сошла?
– покрутила Кирка пальцами у своего виска.
– В такое-то время! Посмотри на часы - десять!
Да не утра, а ночи! И неохота... Я уж разделась, умылась...
– Не хочешь? Ну, и не надо! Одна поеду!
– Светлана взялась за дверную ручку, щелкнула, открывая дверь, рычажком замка.
– Да погоди ты!
– ухватила Кирка Светлану за рукав пальто.
– Вечно ты так! Даже подумать не даешь! Погоди. Я оденусь.