Аваллон
Шрифт:
– Ты… как здесь оказался? – оторопело повторил Николай.
– Смертельно раненные герои попадают в Аваллон, – усмехнулся егерь и достал сигареты. – Или я, по-твоему, не достоин?
– Послушайте, что все это значит? – настороженно спросил Рязанцев. Он вдруг понял, что больше не может называть этого человека по имени.
– Это значит, что диффузия состоялась.
– Что? – Рязанцев непроизвольно приготовился толкнуть собеседника.
– Не напрягайся, – опять ухмыльнулся егерь. – Чего ты такой нервный? Да и не получится у тебя.
– Чего не получится?
– А того… Как с барсом.
– Кто
– Правда.
– А зачем тогда…
– Согласись, так ведь тебе проще. Кому бы ты еще поверил?
– Только не оборотням.
– При чем тут оборотни?! Форма может быть любая.
– Вы – здешний?
– Ну, можно и так сказать. Как ты думаешь, откуда это взялось? – Егерь ткнул пальцем в сторону мегалита.
Рязанцев, помолчав, ответил вопросом на вопрос.
– На острове посреди озера – тоже вы?
Егерь кивнул:
– И еще много где.
– Что же это такое?
– Метка, знак.
– Знак – чего?
– Наибольшей нестабильности.
Рязанцев опять умолк, потом поинтересовался:
– Выходит, это было в точку – насчет альтернативной фазы и сдвига?
– И да, и нет.
– Как понимать?
– А так. Есть вещи вне привычных представлений. Вернее, вне всяких представлений. Как их обозначить? Только посредством представлений, доступных для понимания. В данном случае – пусть будут фаза и сдвиг. Это не принципиально.
– А что принципиально? Вы же не просто так со мной беседуете.
– Это точно, – подтвердил егерь, закуривая. (От этих его обыденных действий у Рязанцева мурашки пробежали по спине.) – Принципиально то, что с тобой будет потом.
– А что-то будет – потом?
– Непременно, – заверил егерь. – Но давай-ка начнем сначала. Ну да, в определенном смысле так и есть: тот, у кого способность к образному мышлению отсутствует, здесь теряет себя, впадает в безумие. Эмпирический склад ума тут бесполезен и опасен. А тот, кто способен подойти абстрактно, понять, поверить – другое дело.
– Как старовер и гармонист?
– И как ты.
– Таким дается… дар?
– Никому здесь ничего не дается. Посмотри вокруг. Как по-твоему, что это такое?
– Вы уже объяснили.
– Не совсем. Это, если опять же оперировать доступными представлениями, то, что было бы, если бы люди не испоганили мир. Посмотри на деревья, – егерь ткнул пальцем в направлении ближайшего ствола. – Они, в сущности, просто никем не тронутые. Здесь вообще все нетронуто, первозданно. Хочешь метафору? То, что ты именуешь Аваллоном, можно назвать и по-другому: Эдем, начало начал для человека. Или иначе – исходный поток мироздания, его естественная ипостась. И тот, кто сюда угодил, тоже возвращается к своей первооснове. Оттого и болячки проходят. Он не дар получает, а материализует собственную суть.
– Неуютный какой-то Эдем, – заметил Рязанцев, покосившись по сторонам. – Старовер, значит, стремился врачевать человечество от духовных недугов. А научился врачевать телесные. Отчего же так куце?
– Ты к Эдему не цепляйся, это я так, к слову. Мир суров – откуда райским садам взяться? А старовер, он о духовных недугах на самом деле понятия не имел. И воплотил лишь то, на что был способен: лечить тело. И убивать, когда приперло. Ты думаешь, за столетия аборигены сюда не попадали?
– Как и для вас?
– Это совсем другое дело.
– Кто же вы такие?
Егерь рассмеялся.
– Пойми: нет никаких вы. Здесь вообще уместнее вопрос не кто, а что.
– И что же тогда?
– Нельзя объяснить, ты не поймешь. А если так, чтоб понял… ну, не знаю… изначальная энергия, скажем так.
– То есть – Бог?
– Бог – всего лишь определение, а не суть.
Рязанцев сплюнул.
– Философский диспут при отсутствии исходных основ бесплоден.
– Это точно, – согласился егерь, затягиваясь дымом. – Человек же в плену собственных представлений, которые самонадеянно обозвал законами природы. По ним ветер не может дуть навстречу самому себе, дорога ведет лишь в ту сторону, по которой идешь, а время течет, как вода по трубе, – в строго заданном режиме. Люди придумали добро и зло, но никак не могут разобраться, где одно, а где другое. При этом добро обречено бороться со злом. Разве это не абсурд? Что в результате – сам видишь: всегда хотим, как лучше, а получается как всегда. Ты думаешь, мирозданье подчиняется таким жалким законам?
Рязанцев криво усмехнулся.
– С энергией спорить бесполезно.
– Скорее, бессмысленно.
– Но почему, интересно, я из своей основы материализовал именно телекинез? Разрушительных наклонностей не испытываю.
– Какой телекинез?.. – Егерь недоуменно наморщил лоб. – А, ты об этом… Видишь, какое дело. Совсем не обязательно испытывать какие-то наклонности. Как тебе объяснить? Ну, вот ты собачился со своим редактором. Потому что вы харизму не поделили. Сам говорил. А что такое харизма?
– По словарю ответить?
– Не надо. Все врут календари! Про твоего редактора ничего не знаю. А твоя, как ты выражаешься, харизма, если ее облечь в ощутимую форму, выходит, и есть – то самое… Харизма вообще – нечто довлеющее.
– И все? – обидчиво спросил Рязанцев. – Гнуть деревья и кошек пугать? А я-то думал…
– Это ты зря – насчет кошек. Можно ведь и горы сворачивать – в разных смыслах. Зависит от того, как распорядиться…
– Я предпочитаю силу слова.
Егерь рассмеялся.
– Чудак-человек! Чем же ты недоволен? Мысль обрела силу, но слово-то – воплощение мысли. Пораскинь мозгами и перестань кошек пугать. Найди другое применение.
– Научите – как?
– Да кто ж тебя научит?! Что ты все на бога надеешься?! Ты себя спроси. Эта, как ты выражаешься, сила, – она твоя. И, как ей воспользоваться, – кто еще может знать?!
В эту минуту Рязанцев понял, что к их беседе давно примешивается какой-то настырный посторонний звук. Он не походил на посвистывание ветра в вышине или шорох леса. Он вообще не имел с лесом ничего общего. Механическое гудение не могло издавать ничто в природе. Николай завертел головой. Отдаленный, но неумолчный звук не мог быть ни чем иным, кроме… гула автомобильного двигателя.