Авантюрист

Картленд Барбара

Фрэнк знал, что она лжет, и чувствовал, как она дрожит, но не отпускал ее от себя.

— Расскажи мне, — настаивал он. — Это связано с твоим мужем?

На лице Хельги появилось странное выражение, и Фрэнк шестым чувством угадал ответ на свой вопрос. Он с такой силой сжал ее плечи, что ей стало больно.

— Отвечай, Хельга, — потребовал он. — Я хочу знать правду. У тебя нет никакого мужа.

Он ожидал, что Хельга возмутится и начнет горячо возражать, но вместо этого она спрятала лицо в ладонях и сникла.

Фрэнк все

понял. И это так потрясло его, что он даже не сразу узнал собственный голос.

— Выдавая себя за жену англичанина, ты, Хельга, шпионишь в пользу Германии.

Хельга тихо вскрикнула, а затем воцарилась гнетущая тишина. Охваченный ужасом, Фрэнк окаменел.

Внезапно тишину разорвали рыдания Хельги. Она упала ему на грудь, а он машинально обнял ее. Он не испытывал никаких эмоций, в его душе была пустота.

Наконец Хельга прерывающимся голосом взмолилась:

— Помоги мне… Фрэнк, ради Бога… помоги мне!

Глава 12

— Ты обязана все мне рассказать, — приказал Фрэнк и усадил Хельгу рядом с собой на диван.

Она продолжала судорожно цепляться за отвороты его сюртука, словно это придавало ей сил.

— После того, как я вышла замуж за барона… — начала она едва слышным голосом и, помолчав, добавила: — Тебе может показаться странным, что я не называю его по имени. Но я даже мысленно обращалась к нему «барон». Фактически его роль мужа ограничилась тем… что он дал мне свое имя.

Хельга говорила очень тихо, но Фрэнк не переспрашивал ее, боясь прервать, и лишь крепче прижимал к себе.

— Я ухаживала за ним, — продолжала она, — управляла хозяйством и выполняла обязанности секретаря. Он любил меня, но по-своему. Когда он вспоминал о том, что я тоже личность, то становился чрезвычайно добрым, но никогда не проявлял особой заботы обо мне. Я же была счастлива от сознания, что у меня такая интересная работа и что общаюсь я с личностью незаурядной, каким я считала барона. Словом, все меня устраивало.

Когда он сделал мне предложение, я решила, что физическая близость будет играть незначительную роль в нашей жизни… и оказалась права. Ему нравилось то, что я рядом, он цеплялся за мою молодость и гордился тем, что у него такая красивая жена. Что касается меня, то я знала, что в моем лице он нашел собеседника и помощника, подобного которому у него никогда не было ни среди мужчин, ни среди женщин.

А потом началась война. В Германии царил хаос, все, что казалось родным и надежным, рухнуло в один момент. Несмотря на то, что барон знал о приближении войны, ее начало стало для него сильнейшим потрясением.

Тогда я впервые почувствовала, как он стар, и поняла: последнее время он оставался жизнеспособным и энергичным исключительно благодаря силе характера.

Несколько дней он не выходил из кабинета и писал обличительные статьи, которым суждено было стать причиной его падения.

Он не советовался со мной насчет этих статей. Возможно,

он догадывался, что я буду просить его соблюдать осторожность, предвидя ярость его врагов, которые только ждали повода, чтобы наброситься на него.

В Германии было введено военное положение, и власть тех, кто ненавидел моего мужа, значительно усилилась. Его арестовали и увели. Мне никогда не забыть того кошмарного утра. Они даже не посчитали нужным оказать моему мужу знаки уважения, положенные его званию и титулу. С ним обращались как с обычным преступником — самому злостному убийце, наверное, не пришлось вынести столько, сколько моему мужу. Они запретили ему даже взять с собой личные вещи.

Его увели, и дом заполнили солдаты. Они искали документы, которые можно было бы использовать против барона. Затем они заперли двери в основные комнаты и распустили слуг.

Мне и старой горничной были отведены две комнаты на верхнем этаже. Там мы провели несколько месяцев почти как пленницы.

Я писала письма, умоляя своих палачей позволить мне увидеться с мужем. Я просила, чтобы мне дали какую-нибудь работу — либо в госпитале, либо на фабрике, — понимая, что только так смогу отвлечься от обрушившихся на меня несчастий и сохранить рассудок.

Но на мои просьбы не обратили внимания. Мне лишь разрешили выходить из дома на один час в день, чтобы погулять в саду. Самое ужасное было то, что я не получала никаких известий извне. Это было страшное время, не дай Бог еще раз пережить подобное! Я существовала в постоянном страхе… Фрэнк… страх разъедал мне душу.

Хельга замолчала.

— Успокойся, дорогая, — погладил ее по щеке Фрэнк.

Сделав над собой усилие, она продолжила:

— Наконец мне сообщили, что мой муж мертв. Позже я выяснила, что он умер от голода и издевательств.

Однажды в моем уединенном жилище появился солдат и заявил, что мне приказывают спуститься в библиотеку. Я подчинилась. Оказавшись в библиотеке впервые после ареста моего мужа, я обнаружила, что все самое ценное исчезло, вместо картин на стенах остались светлые пятна. Стекла в дверцах горки, в которой когда-то хранилась коллекция табакерок, были выбиты.

В кресле, так любимом моим мужем, сидел мужчина, чье лицо было мне знакомо. В течение нескольких лет он занимал довольно высокий пост в правительстве и принадлежал к военной элите.

Когда я вошла, он вставил в глаз монокль и оглядел меня с ног до головы с таким видом, будто перед ним было вонючее животное.

— Итак, это баронесса, — изрек он и, щелкнув пальцами, отпустил сопровождавшего меня солдата.

За письменным столом сидел тощий человек в очках, которому, очевидно, было приказано записывать наш разговор. Мне не предложили сесть, и я продолжала стоять, готовая к тому, что сейчас мне вынесут смертный приговор.

— Баронесса Хостцаль, — сказал офицер, — власти давно ломают голову над тем, что с вами делать.