Авантюрист
Шрифт:
Надя смирнехонько стояла в сторонке, наблюдая за ними с невозмутимостью истой английской леди, во дворец которой вдруг нежданно вломился пьяный бродяга в грязных сапожищах.
– Наденька, позволь тебе представить… – спохватился Сабинин.
– Мы уже успели познакомиться с господином Мирским, – светским тоном прервала Надя. – С полчаса мило болтаем, ожидая тебя…
– Вот и прекрасно. – Сабинин чувствовал, что стал несколько суетлив, но ничего не мог с собой поделать. – Ангел мой, мы, с твоего позволения, уединимся в кабинете. У господина Мирского ко мне довольно деликатное дело…
– Бога ради, ты ведь у себя
Обхватив гостя рукой за плечи, Сабинин повлек его в кабинет, нетерпеливо, властно.
Минут через двадцать они вышли. От прежней настороженности Сабинина, плохо скрытой неприязни не осталось и следа, они шагали бок о бок с умиротворенными и благодушными лицами, подобно прославившимся на века братской любовью древнегреческим близнецам Диоскурам.
– Надюша, Наденька! – позвал Сабинин ликующим голосом. – Наш гость вынужден нас покинуть, у него неотложные дела…
Надя появилась с тем же светски невозмутимым лицом, подала руку для поцелуя. Мирский склонился над ней с грацией опытного жуира:
– Весьма был рад знакомству, мадам! Искренне надеюсь его продолжить. Сейчас же, великодушно прошу извинения, вынужден отбыть. Дела-с… Тёма, ты запомнил адрес?
– Ты мне лучше запиши, – сказал Сабинин, подавая ему свой блокнот, чуя на лице застывшую идиотскую улыбку. – А то и забыть могу на радостях…
– Изволь.
Мирский крупным, разборчивым почерком написал адрес на верхнем, чистом листочке, подал Сабинину. Тот, небрежно швырнув блокнот на столик в гостиной, повел гостя в прихожую, смущенно бормоча:
– Ты уж прости за все, что я наговорил, но знал бы ты, каких мне нервов стоило тебя ожидать столько времени…
– Пустяки какие, – благодушно гудел Мирский. – Все позади, что уж тут считаться…
– Ты когда будешь на квартире?
– Часикам к шести, не раньше. Сначала нужно съездить в билетные кассы, потом навестить кое-кого…
Закрыв за ним дверь, Сабинин вернулся в гостиную. Надя ждала его, с величайшим хладнокровием скрестив руки на груди.
– Интересно, – сказала она без особого раздражения. – Тёма… Значит, тебя по-настоящему Артемием зовут?
– Поражен вашей проницательностью, мадемуазель! – рявкнул Сабинин зычно, словно подававший солдатам команду унтер, вслед за чем подхватил Надю на руки и закружился со своей очаровательной ношей по гостиной, придушенным голосом распевая, пусть и фальшиво, но с огромным воодушевлением:
Не счесть алмазов в каменных пещерах,
Не счесть жемчужин в море полуденном…
– Отпусти, сумасшедший! Что на тебя накатило?
Бережно поставив ее на ноги посреди гостиной, Сабинин шарахнулся к буфету, достал бутылку тминной, рюмку, налил себе до краев, опрокинул в рот. Шумно выдохнув, блаженным взором обвел гостиную, шагнул к висевшей на стене гитаре (Надя любила на ней иногда побренчать, довольно музыкально), упал перед Надей на одно колено и ударил по струнам во всю ивановскую:
Цыганский быт и нравы стары,
Как песни, что все мы поем,
Под рокот струн, под звон гитары,
Жизнь прожигая, зря живем!
Прощаюсь нынче с вами я, цыгане,
И к новой жизни ух-хажу от вас,
Вы не жалейте меня, цыгане,
Прра-ащай мой табор, пою в последний раз!
Безусловно, его пенье и в подметки не годилось искусству любимца публики Юрия Морфесси, [39] а уж знаменитый Николай Дулькевич [40] и вовсе выгнал бы такого певца взашей, но некоторый недостаток песенного мастерства Сабинин искренне пытался восполнить огромным энтузиазмом и громогласностью. Надя, не выдержав, зажала уши, но он, мотаясь по комнате с гитарою наперевес, без удержу распевал:
Цыганский табор покидаю,
Довольно мне в разлуке жить,
Что в новой жизни ждет меня, не знаю,
А в старой не о чем тужить!
Сегодня с вами затяну я песню,
А завтра нет меня, и я уйду от вас,
И вспоминайте цыгана песню,
Пр-ращай, мой табор, пою в последний раз!
– Я тебя умоляю! – воскликнула Надя.
Нехотя отложив гитару, Сабинин остановился посреди комнаты, медленно остывая. Потом рванулся к Наде, прижал ее к себе и, ломая всякое сопротивление, принялся громко и беззастенчиво целовать – в нос, в щеки, куда попало. Она покорилась, должно быть, справедливо рассудив, что противоречить ему сейчас бесполезно.
Выпустив ее в конце концов, Сабинин рухнул на диван, раскинул руки по спинке, блаженно улыбаясь.
– Ну, слава богу, – сказала Надя терпеливо, присаживаясь рядом. – Я уж боялась, придется карету «скорой помощи» вызывать, в смирительную рубашку завязывать…
– От радости с ума не сходят, – сказал Сабинин, улыбаясь во весь рот. – Вовсе даже наоборот…
– Что случилось?
– Попробуйте угадать, мадемуазель, вы ведь умница, я это давно начал за вами подозревать…
Она пытливо глянула ему в лицо, прикусила губку, на миг подняв глаза к потолку. Решительно тряхнула головой:
– Судя по твоим дикарским пляскам, имеется одно-единственное объяснение. Только одно событие, сдается мне, способно тебя привести в такой восторг… Твой неведомый компаньон, а? Не обманул все-таки, готов поделиться сокровищами, которые вы с ним столь старательно… добывали?
– Милая, ангел мой, солнце мое, звезда очей моих… – сказал Сабинин счастливо. – Ты совершенно права. Что ж, теперь можно признаться, что я был к нему несправедлив… Оказалось, у него были вполне уважительные причины… Все в порядке, Надюша. Это похоже на старую мелодраму, но я могу с полным на то правом воскликнуть: Господи, я богат! Я богат, Господи! Все кончилось…
– Поздравляю, – сказала Надя чуточку напряженно.
– Спасибо, Надюша, милая… – Он вскочил, чуть ли не бегом добрался до буфета и на сей раз налил себе не в скромную рюмочку, а в бокал для шампанского. – Прости, но мне позарез нужно выпить, успокоить нервы после этих двух недель… Я тебя оставлю на пару дней, не возражаешь? Мирский отправился за билетами, завтра утром мы с ним должны поехать в Будапешт. Ненадолго, конечно, я рассчитываю за день-два все уладить…
Стоя к ней вполоборота, в продуманно выбранной именно для сей реплики позе, он прекрасно видел Надино отражение в настенном зеркале. В первый миг она была прямо-таки ошарашена и не смогла этого скрыть, полагая, что он не видит ее личика, на котором последовательно сменяли друг друга растерянность, удивление, непритворная злоба… Потом совладала с собой, выглядела спокойной и безмятежной, но под этой личиной, Сабинин не сомневался, кипели все те же эмоции. Слишком неожиданным и поистине сногсшибательным оказался сюрприз…