Авантюрист
Шрифт:
Глава седьмая В двух шагах от императора
Ночь выдалась одной из самых беспокойных в его жизни – он попросту боялся уснуть, опасаясь не без оснований, что планы господ эсеров в той части, что именно его касается, будут претворены в жизнь как раз под покровом столь любимого готическими романистами ночного мрака. Сам он на их месте ради вящей надежности проделал бы все утром, в самый последний момент, – но нельзя же ждать, чтобы их мысли настолько совпадали…
Оставалась еще зыбкая вероятность,
Поэтому спал он плохо – при малейшем звуке, движении, то ли истинном, то ли почудившемся расстроенному воображению, открывал глаза, оглядывался, готовый выхватить лежавший под подушкой браунинг. Хорошо еще, что Надя не видела ничего необычного именно в таком местоположении оружия ночью, она и сама держала свой пистолет под подушкой…
Обошлось. Пришел рассвет, наступило утро, а он все еще оставался жив и невредим. Он был один в постели, браунинг мирно покоился под подушкой, и никто даже не пытался ночью вытащить обойму. Ну что же, умираем только раз, а пока живы – надо бороться…
Потом вошла Надя, полностью одетая, свежая и улыбчивая. Не отдергивая штор, сказала:
– Крепенько дрыхнуть изволите, ваше степенство, господин аргентинский авантюрист… Девятый час, пани Янина уже завтрак готовит, а вы валяетесь законченным сибаритом…
– Подошли бы вы поближе, мадемуазель, а еще лучше – прилегли рядом…
– Увы, – сказала Надя с сожалением. – Начались женские сложности… понимаешь?
– Я ж был женат. Жаль…
Оглянувшись, Надя поплотнее прикрыла дверь спальни и подошла к нему:
– Не унывай. Легкомысленные французы, люди с фантазией, для таких случаев кое-что придумали…
И, беззаботно улыбаясь, опустилась на колени у постели.
Сознание Сабинина раздвоилось самым причудливым образом, достойным нескольких строчек в трудах знаменитого Ломброзо: одна его часть блаженно успокоилась в приливе незнакомого прежде наслаждения, другая, рассудочная, по-звериному чуткая, лихорадочно искала ответа на один-единственный вопрос.
Если все произойдет так, как он предвидит, каким именно образом его попытаются привести в состояние то ли хладного трупа, то ли в облик бесчувственного бревна?
Пуля? Удар по голове? Первое легко получить даже от хрупкой женщины, да и второго от нее же можно ожидать. И женщина может огреть по затылку чем-нибудь вроде стоявшей на столике хрустальной вазы или тяжелой бронзовой статуэтки Орлеанской Девственницы, украшающей dressoir.
И все же… Выстрел могут услышать, а бить по голове бронзовой Жанной д’Арк слишком рискованно – ну как не удастся оглушить с первого удара?
Как он сам поступил бы на их месте?
Да попросту постарался бы подмешать какую-нибудь гадость в еду или питье. В любой аптеке даже без врачебного рецепта можно купить немало снадобий, в натуральном своем виде или при увеличенной дозе способных надежно привести в полную бесчувственность, и надолго. Говорят даже, что безобидную героиновую настойку, которой эскулапы лечат от множества
– Бог ты мой, – прошептал он расслабленно, когда все кончилось. – Ты где этому научилась, в Париже?
С невинным взором, утирая нежный рот кружевным платочком, Надя ответила:
– Нет нужды ехать в Африку, чтобы попробовать ананас… Одевайся, пора к завтраку.
И выплыла из спальни, грациозная, невозмутимая лесная нимфа. Глядя ей вслед, Сабинин прямо-таки застонал от злой тоски: он страстно хотел ошибиться, верить, что зря нагромоздил в уме все эти ужасы, – и в то же время доверял своему трезвому рассудку, подвергшему аналитике не пустые фантазии, а точные факты…
Оделся он как раз вовремя, чтобы открыть дверь на звонок. Ожидал бог весть кого, а это оказался краснорожий старший дворник. Он с надлежащим почтением предупредия господина квартиросъемщика, что в самом ближайшем времени по улице князя Меттерниха изволит проследовать в сопровождении наследника престола и свиты государь император Франц-Иосиф Первый, король Венгрии и верховный главнокомандующий, владыка Цислайтании и Транслайтании. [41] В связи с чем власти посредством императорско-королевской полиции, а та, в свою очередь, посредством управляющих и старших дворников доводит до сведения благонамеренного населения, что таковое обязано строго соблюдать должные предписания, как-то: не открывать окон во время проезда кортежа, не выходить на балконы, не вылазить на крыши, а также не выскакивать за линию полицейских даже с самыми что ни на есть верноподданническими целями вроде вручения прошения или цветов.
Сабинин заверил, что он свято намерен эти предписания соблюдать, и отпустил краснорожего восвояси. Подойдя к высокому окну гостиной, посмотрел вниз. Вообще-то, пан Колодзей не врал – отсюда и в самом деде открывался великолепный обзор. На тротуарах уже собралось достаточно публики, которую умело сдерживала пешая и конная полиция, над чьими касками гордо вздымались султаны из петушиных перьев. Как и в России, могучие полицейские лошади были обучены осаживать крупами толпу. Сабинин вспомнил, что именно здесь доискался ответа на загадку: отчего в России уголовный мир именует полицию «ментами»?
Оказалось все просто. Австро-венгерские полицейские в непогоду носили короткий плащ без рукавов вроде пелерины, именовавшийся как раз «мент». Постепенно это слово стало жаргонным прозвищем австрийских служителей закона, а потом через польских воров перекочевало в западные губернии России уже применительно к тамошним городовым и сыщикам…
Он прошел в столовую, где уже накрывала на стол приходящая прислуга пани Янина – пожилая чопорная особа со следами былой красоты, похожая скорее на классную даму или попечительницу женской гимназии. Добавить пенсне – и сходство будет полное. Один бог ведает, где контора по найму прислуги ее откопала, но манеры у старой дамы были столь безукоризненны, словно она прежде служила у князя Виндишгреца или графа Тисы… [42] Под ее ледяным взором Сабинин поневоле чувствовал себя тем, кем, собственно, и являлся, – авантюристом, выскочкой, парвеню.