Авеню Анри-Мартен, 101
Шрифт:
— На завтрашний день ничего не изменилось?
— Пока нет. Если возникнет какая-нибудь проблема или появятся изменения, то мальчик с кладбища, вы помните его?..
— Да, конечно.
— …появится и передаст вам это, — произнес он, вырывая страницу из последнего романа Монтерлана и протягивая Леа книгу. — Он сообщит вам, что нужно делать. А сейчас я должен уходить. Возвращайтесь домой на метро.
— А мой велосипед?
— Дайте мне ключ от замка. Днем я оставлю его перед книжным магазином «Галлимар».
— Если вы считаете,
— Да, я так считаю. Смотрите, ваш поезд. Не забудьте сделать пересадку на Мотт-Пике-Гренелль.
Леа не любила ездить в метро, поезда которого независимо от времени суток всегда были переполнены. Привыкнув к деревенским просторам, она не выносила тесноты и чувствовала себя здесь похороненной заживо в братской могиле. Несколько немецких солдат, смешавшись с парижской толпой, пытались незаметно проскользнуть на станцию. Никто не обращал на них никакого внимания. В Севр-Бабилон французские полицейские арестовали мужчину, распространявшего листовки коммунистической партии. Немецкий офипер пожал руку комиссару полиции.
На улице нежно светило солнце, в сквере Бусисо играли дети, над отелем «Лютеция» все так же развевались немецкие флаги.
— Когда надо, тебя никогда нет дома. Где ты была? — хмуро спросила Франсуаза.
— Есть новости о Лауре и Камилле?
— Да, звонил дядя Люк. Он добился от комиссара Пуансо, чтобы тот выпустил Лауру под его поручительство. Пуансо сказал, что тебе лучше было бы вернуться, он допросит тебя для проформы.
— А Руфь? А Камилла?
— Что касается Руфи, то тут не было никаких проблем. Они ее ни в чем и не обвиняли. Она тоже у дяди Люка.
— А Камилла?
Чувствуя себя неловко, Франсуаза опустила голову.
— Они отвезли ее в форт «А». Допрос будет сегодня вечером, может быть, завтра.
— Их методы Камилла не выдержит… Ничего нового о Лоране и дяде Адриане?
— Ничего. Их ищет бордоская полиция.
— Я знаю.
— Что ты собираешься делать? Ехать в Бордо?
— Не знаю. Во всяком случае, не раньше, чем через несколько дней. От Франсуа Тавернье по-прежнему ничего?
— Нет. Тебе звонили. Какая-то женщина, по-моему, Марта.
— Марта?..
— Это твоя подруга?
— Нет, нет… она занимается коммерцией… Постой, я забыла, она дала мне колбасы.
— Дала?! — удивленно воскликнула Франсуаза.
— Я хотела сказать — продала.
— Это удивляет меня не меньше. Покажи.
Леа достала из сумки колбасу, завернутую в газетную бумагу, и протянула сестре. Та с вожделением развернула сверток.
— Какая красивая! Давно я уже не видела так много колбасы! Эстелла, посмотрите, что принесла Леа!
— Боже мой! Она великолепна! Мадемуазель, мадемуазель, идите посмотрите!
Прибежали Лиза и Альбертина и в свою очередь начали выражать свой восторг. После пирушки 31 декабря на семейном столе только два раза появлялось мясо: один раз — говядина,
— Что она сказала? — спросила Леа Франсуазу.
— Кто?
— Марта!
— Что в четыре часа вечера она будет на рынке на улице Муффетар.
— Где это?
— Кажется, она сказала, что ты знаешь, — это возле церкви Сен-Медар.
Марта что-то узнала! Церковь Сен-Медар… Леа никогда там не бывала!.. Только Франсуа мог дать Марте номер ее телефона.
— Я рада, вижу, что тебе эта весть доставила удовольствие, — сказала Франсуаза… — И еще, через несколько минут я увижу Отто.
Только сейчас Леа обратила внимание на элегантное шерстяное платье сестры, фигура которой вновь обрела девичью стройность.
— Он придет сюда?
— Наверное, — настороженно ответила Франсуаза. — Он имеет право увидеть своего сына.
— Да, разумеется, но у меня нет никакого желания видеть твоего Отто. Я ухожу.
— Ты не права, Леа. Ты очень нравишься Отто, и он огорчится, если тебя не будет.
— Видишь ли, мне это абсолютно безразлично. Соотечественники твоего любовника…
— …Мы поженимся!..
— …хватают Камиллу, разыскивают дядю Адриана, Лорана, меня тоже ищут, пытают моих друзей, некоторых из них вынуждают становиться изменниками, заставляют их работать на себя! А ты заявляешь мне, что твой бош «будет огорчен»… Тебе не кажется, что тебе не хватает элементарной скромности?
— Ты не имеешь права так говорить! Отто не такой, он так же, как и ты, осуждает то, что делают некоторые из них…
— Дети, успокойтесь, не кричите так громко, могут услышать соседи!
— Плевать мне на соседей, тетя Лиза! Мне выть хочется, когда я слышу, что ее Отто «не такой, как все»… Он совершенно такой же, как и они: готов на все ради своего фюрера…
— Это неправда…
— Это абсолютная правда, или ты никогда не слышала, что он говорит. Но больше всего я ненавижу твоих немецких друзей не за то, что они выиграли войну, а за то, что они показали, что мы — трусливый народ, который после поражения от страха бросился бежать, но, услышав приказ слабоумного старикашки, словно безмозглый скот, безропотно вернулся в хлев, согнув хребет; народ, который позволяет депортировать целые семьи, расстреливать заложников, среди которых есть девушки и юноши моложе Лауры, поощряет доносы и способствует тому, что такие славные парни, как Матиас, теряют голову, а мужчины, как дядя Люк, теряют свою честь!
— Леа, не смей так говорить о своем дяде!
— Тетя Альбертина, мы слишком снисходительно относимся ко многим вещам…
Ее прервал звонок в дверь.
— Боже мой, это он!.. Из-за тебя я не успела привести себя в порядок, — вскрикнула Франсуаза, убегая в свою комнату.
Леа заперлась в своей, предоставив Лизе и Альбертине возможность самим встречать гостя. Те же трусливо отправились на кухню за Эстеллой, чтобы та открыла гостю, уже начавшему проявлять нетерпение.