Август 1956 год. Кризис в Северной Корее
Шрифт:
Внутренняя и международная обстановка 1955–1956 гг. способствовала появлению внутри северокорейского партийного руководства оппозиционной группировки. Сейчас ясно, что за все время полувекового правления Ким Ир Сена именно середина 1950-х гг. была единственным моментом, когда оппозиция его режиму могла не просто возникнуть, но и рассчитывать на успех. В предшествующий период появлению оппозиции мешали условия военного времени, а также иностранное (сначала — советское, потом — китайское) военное присутствие и жесткий советский контроль над северокорейской политикой. До 1955 г., то есть во времена, когда Северная Корея, по выражению Дж. Ротшильда, находилась «в тисках развитого сталинизма» [122] , любой политический вызов, брошенный Ким Ир Сену, был равносилен самоубийству. После 1957–1958 гг. возникновению оппозиции препятствовал крайне авторитарный и репрессивный характер режима, который достиг своего пика в конце 1970-х гг.
122
Rothschild Joseph. Return to Diversity: A Political History of East Central Europe Since World War II. New York, Oxford: Oxford University Press, 1993. P. 145.
До 1955–1956 гг. некоторые члены руководства могли быть недовольны проводившейся политикой или своим собственным положением в административно-политической системе, но им только оставалось держать свое недовольство при себе. Судьба Пак Хон-ёна и других лидеров внутренней фракции, равно как и готовность Москвы смириться с их уничтожением, наглядно продемонстрировали, какая участь ожидает оппонентов Ким Ир Сена [123] . Кроме того, в 1950–1953 гг., в условиях, когда Северная Корея вела тяжелую войну, многие партийные и государственные деятели могли считать, что выступление против его власти равносильно измене родине и делу коммунизма, к которому большинство из них относились очень серьезно.
123
По-видимому, в отличие от многих стран Восточной Европы советские спецслужбы не принимали прямого участия в подготовке единственного показательного процесса в северокорейской истории. По крайней мере, в документах Советского посольства нет даже намека на такое участие, и Кан Сан-хо, ставший замминистра внутренних дел вскоре после суда, определенно отрицает советское участие в процессе (Интервью с Кан Сан-хо. Ленинград, 31 октября 1989 г.). В этой связи стоит упомянуть, что Вива Пак, дочь Пак Хон-ёна, жившая тогда в СССР и имевшая советское гражданство, не подвергалась преследованиям со стороны советских властей и позже сделала в Москве заметную артистическую карьеру.
Однако через несколько лет, в 1955 г. и 1956 г. глубокие изменения в Советском Союзе сказались на ситуации в других социалистических странах и привели там к волне реформ и массовых продемократических движений. Яркими примерами таких движений могут служить восстание 1956 г. в Венгрии и «Польский октябрь» — серии забастовок и митингов в Польше, приведших к существенным переменам во внутренней политике страны. Брожение распространилось по всему социалистическому лагерю, и доступные нам теперь документы ясно показывают, что и Северную Корею тоже нельзя было назвать тихой заводью непотревоженного сталинизма. В КНДР реформаторское движение затронуло не столько население в целом, сколько интеллигенцию и некоторую часть партийной элиты. Его проявлением были не открытые волнения и забастовки, а предпринятая высшей номенклатурой неудачная попытка свержения Ким Ир Сена, который являлся олицетворением и оплотом старой сталинистской политики.
В СССР процесс десталинизации получил новый импульс весной 1956 г., после того как Н.С.Хрущёв представил XX съезду КПСС свой знаменитый «секретный доклад» о деятельности Сталина. Содержание этого доклада, несмотря на слабые попытки сохранить его в тайне, вскоре стало широко известным и в СССР, и за его границами. Доклад и связанные с ним решения резко ускорили процесс реформ в СССР, хотя сами эти реформы начались несколькими годами ранее. В течение 1955–1960 гг. советское общество претерпело радикальные изменения: подавляющее большинство политических заключенных было освобождено, цензура ослаблена, отношение к новым течениям в культуре и искусстве стало более терпимым, контакты с зарубежными странами были существенно расширены. Советское общество отозвалось на эти перемены заметным, хотя и непродолжительным возрождением энтузиазма в отношении коммунистической системы — тем, что впоследствии стало известно как «раннее шестидесятничество». Какое-то время казалось, что советская государственная система обладает способностью к трансформации и способна исправлять свои прошлые ошибки. Советские люди и советская пресса начали обсуждать общественные проблемы куда свободнее, чем было возможно в предшествующие сталинские десятилетия. По нормальным демократическим стандартам эта свобода была очень ограниченной, но при жизни Сталина было бы совершенно немыслимым многое из того, что стало в СССР нормой с конца 1950-х гг.
В конце мая северокорейская печать опубликовала ряд материалов, в которых содержались намеки на происходившие в СССР изменения. В частности, 7 июля редакция «Нодон синмун» отвела немалую часть номера на то, чтобы перепечатать пространную советскую статью о новом подходе к изучению истории партии «XX съезд КПСС и задачи исследования истории партии». Оригинал этой статьи появился в ведущем советском академическом журнале «Вопросы истории» непосредственно после XX съезда (№ 3. 1956 г.) и таким образом носил установочный характер (появление этой статьи и поныне часто упоминают как один из важных эпизодов в истории советских общественных наук). 30 мая в «Нодон синмун» появилось интервью, которое Ким Ир Сен дал индийскому журналисту и в котором имя Сталина напрямую связывалось с понятием «культ личности». Наконец, 6 июля в «Нодон синмун» появился текст известного постановления ЦК КПСС «О преодолении культа личности и его последствий», которое было принято 30 июня 1956 г. и через несколько дней было напечатано в «Правде». Можно предположить, что привыкшие к чтению между строк партийные работники сделали надлежащие выводы из этих публикаций.
Не следует забывать, что Китай, другой главный покровитель КНДР, тоже не был тогда свободен от влияния этих новых идей. Последующий триумф культа личности Мао и те исключительно иррациональные, гротескные формы, которые политический режим КНР принял в 1960-х гг. и 1970-х гг., зачастую заставляют нас забыть о том, что середина 1950-х гг. была в Китае сравнительно либеральным периодом. За все время правления Мао Цзэдуна эти годы, пожалуй, были периодом наибольшей политической свободы или, скажем осторожнее, наибольшего политического либерализма. Попытки либерализации в Китае достигли высшей точки с началом «движения ста цветов», которое было развернуто в мае 1956 г., вскоре после «секретного доклада» Хрущёва. В названии этого движения содержалась отсылка к известному древнекитайскому изречению, восхвалявшему преимущества плюрализма и свободных дискуссий: «Пусть расцветают сто цветов, пусть соперничают сто школ». Изначальной идеей «движения ста цветов» в КНР было поощрение критики существующего режима «снизу». Как пишут по этому поводу Джон Фэрбэнк и Мерл Голдман: «Мао предполагал, что среди интеллигенции, насчитывающей в целом самое большее 5 миллионов человек… к этому времени враждебно относилось к марксизму не более трех процентов» [124] . Эти либеральные эксперименты сопровождались даже завуалированной критикой культа личности Мао. Процесс обожествления Мао Цзэдуна имел к тому времени уже долгую историю, хотя в руководстве КПК будущий Великий Кормчий не обладал абсолютной властью, будучи лишь «первым среди равных». Кажется, что большинство китайских руководителей рассматривали культ Мао как полезное или, по крайней мере, неизбежное явление. Они полагали, что такой культ необходим в стране, населенной необразованным крестьянством, крайне консервативным по своим взглядам и привыкшим к идее богоподобного императора во главе страны. Тем не менее после победы коммунистов в 1949 г. и особенно после смерти Сталина в 1953 г. стиль руководства Мао подвергся критике со стороны многих партийных кадров высшего звена. Под давлением этой критики Мао Цзэдун пошел на умеренные послабления, что было особенно заметно в 1956–1957 гг. Все эти события привели к ограничению личной власти Мао на VIII съезде Коммунистической партии Китая [125] .
124
Fairbank John, Goldman Merle. China: A New History. Cambridge (Mass.),London: Belknap Press of Harvard University Press, 1998.
125
Краткое описание предпринятых в то время попыток ограничить личную власть Мао см.: Sullivan, Lawrence. Leadership and Authority in the ChineseCommunist Party: Perspectives from the 1950s // Pacific Affairs. 1986. № 4.
Эти политические нововведения просуществовали в Китае недолго, и вскоре были отменены, но они, несомненно, оказали влияние на события в Корее. Северокорейская печать сообщала и о либерализации политического режима в Китае — опять-таки перепечатывая статьи из китайской официальной прессы. 17 июня в «Нодон синмун» появилась статья Лю Дин-и, зав. отделом пропаганды ЦК КПК (и будущей жертвы «культурной революции»). В этой статье Лю Дин-и подробно объяснял правильность и необходимость курса «ста цветов» [126] .
126
Лю Дин-и и поныне во многом ассоциируется с либеральными временами кампании «ста цветов». Показательно, что в 2006 г. в короткой заметке, посвященной столетию со дня рождения Лю Дин-и, редакция «Жэньминь жибао» сочла необходимым особо подчеркнуть именно его связи с движением «ста цветов» («Жэньминь жибао» от 10 июня 2006 г., материал представлен на официальном сайте «Жэньминь жибао» www.people.com.cn).
Ким Ир Сен, скорее всего, воспринимал кампанию по десталинизации как серьезную угрозу для своей власти и полагал, что события в СССР и КНР могут привести к осложнению внутриполитической ситуации в КНДР. Как показали последующие события, эти опасения были вполне обоснованными. В то же самое время Ким Ир Сен сделал вполне понятную ошибку, стараясь определить главный источник опасности. В качестве наиболее опасных потенциальных противников он рассматривал советских корейцев, и именно в попытке искоренить эту угрозу в конце 1955 г. он нанес превентивный удар по советской группировке. Однако здесь Вождь совершил ошибку. Несмотря на всю восприимчивость советских корейцев к идеологическим влияниям Москвы, вызов власти Ким Ир Сена бросили не они, а яньаньская фракция. Именно бывшие «китайские корейцы» сформировали ядро той оппозиции, которая летом 1956 г. открыто выступила против Ким Ир Сена. Хотя некоторые недовольные советские корейцы в конечном счете тоже примкнули к заговору, их роль там была относительно второстепенной.
Первые сведения о существовании в северокорейском руководстве тайной оппозиции появились в документах советского посольства в июле 1956 г. Лидеры оппозиции установили тогда контакт с посольством и сообщили советским дипломатам о своих планах. Эти контакты с посольством (детали которых будут рассмотрены ниже) выглядели как продуманная акция хорошо организованной группы. Подтверждением существования такой оппозиции могут служить и действия Ли Сан-чжо, посла КНДР в Москве, о которых речь также пойдет дальше. Это дает нам основания считать, что к тому моменту оппозиция уже существовала какое-то время. В таком случае оппозиционная группа действовала, по меньшей мере, с мая или июня 1956 г.
Вероятно, развитию внутриполитического кризиса способствовало и длительное отсутствие Ким Ир Сена. В первой половине судьбоносного лета 1956 г. (с 1 июня по 19 июля) он предпринял необычайно продолжительную и насыщенную заграничную поездку. В течение трех недель он посетил девять социалистических стран и дважды останавливался в Москве — на пути в Восточную Европу и обратно. Это была одна из самых долгих зарубежных поездок, когда-либо предпринятых им в качестве высшего руководителя КНДР. Его следующий продолжительный заграничный вояж состоялся много лет спустя — в 1984 г. В поездке Кима сопровождали Пак Чжон-э (она была полезна, как человек, свободно владевший русским языком и хорошо знакомый с советской политикой и менталитетом), министр иностранных дел Нам Ир (опытный переговорщик, также выходец из СССР, хорошо говоривший по-русски) и Ли Чон-ок (молодой технократ, недавно назначенный председателем Госплана вместо смещенного с должности Пак Чхан-ока). Присутствие Ли Чон-ока имело важное значение для достижения экономических целей поездки. Официальная делегация КНДР также включала представителей двух марионеточных некоммунистических партий, которые служили тогда символом существования Единого фронта. К сохранению видимости «широкой коалиции» руководство КНДР в те времена по-прежнему относилось достаточно серьезно. Впрочем, крайне маловероятно, чтобы эти представители участвовали в конфиденциальных встречах или в обсуждении по-настоящему важных проблем [127] .
127
Список делегации см.: Нодон синмун. 2 июня 1956 г.