Август 1956 год. Кризис в Северной Корее
Шрифт:
Можно предположить, что осторожная позиция советских дипломатов, их нежелание давать рискованные оценки и принимать ответственные решения отражали не только новую политику советского руководства. Во многом эта острожность была продиктована личной карьерной стратегией сотрудников посольства. Среди дипломатов в те времена было мало специалистов по Корее, которые начали появляться в посольстве только в конце 1950-х гг., причем поначалу на невысоких должностях. Мало кто из работавших в Пхеньяне в середине 1950-х гг. дипломатов был участником освобождения Кореи в 1945 г. или работал в советских учреждениях в 1945–1948 гг., то есть в период, когда шло формирование государственных институтов КНДР. В конце 1950-х гг. большинство посольского персонала составляли люди, которые не имели ни достаточных специальных знаний, ни особого личного интереса к Северной Корее.
Создается впечатление, что середина и конец 1950-х гг. были не лучшими временами для советского посольства. До 1953 г. Корея рассматривалась Москвой как стратегически важный регион, в котором развертывалось открытое противостояние с главным геополитическим противником СССР. В те времена посольство и иные советские учреждения комплектовались чиновниками сталинского закала: квалифицированными, жесткими (или даже жестокими), невероятно работоспособными, готовыми как принимать решения, так и нести за них ответственность. Наиболее известными представителями этой когорты являлись Т. Ф. Штыков, А. М. Игнатьев, Г. Ф. Шабшин и Г. И. Тункин. Большинство из этих людей покинуло Корею во время или сразу после Корейской войны, и на смену им пришли специалисты куда меньшего калибра. В начале 1960-х гг. ситуация стала опять улучшаться, и не последнюю роль в этом сыграл приток специалистов-корееведов, которые хорошо владели корейским языком и были заинтересованы в своей работе. Для этих людей — как карьерных дипломатов, так и сотрудников академических учреждений — Корея была объектом профессионального интереса, более того — важной частью их жизни, и это во многом скрашивало для них монотонность повседневной жизни посольства. В 1970-х и 1980-х гг. посольство в КНДР отличалось от других советских дипломатических миссий именно присутствием там большого количества специалистов-страноведов. Однако в этой книге речь идет о периоде 1953–1960 гг., когда посольство переживало не лучшие времена.
Отношение к Северной Корее в то время наглядно отражалось в шутках, весьма популярных среди советских дипломатов 1950-х гг. Посольские остряки насмешливо называли КНДР «кндырой», а другая же шутка была еще откровенней: «Курица не птица, Пхеньян не заграница». Понятно, что остряки подразумевали не географическую или политическую близость Кореи и СССР, а отсутствие настоящего «заграничного» лоска и перспектив карьерного роста.
Для большинства советских дипломатов Пхеньян 1950-х гг. был просто очередным местом службы, причем далеко не самым престижным. С точки зрения карьерного роста, для советских дипломатов наиболее рациональной стратегией было избегать таких действий, которые могли бы поставить под угрозу перспективы их продвижения по службе и в идеале перевода в более престижное место.
Жизнь дипломатов в Северной Корее действительно была скучной и не слишком выгодной (по крайней мере, по сравнению с другими столицами). После налетов американской авиации в 1951–1953 гг. Пхеньян был практически уничтожен и представлял собой груды развалин. Экономическая ситуация оставляла желать лучшего: если у дипломатов и была валюта, они все равно не могли приобрести высококачественные товары, которых просто не было в пхеньянских магазинах. Действовавший внутри посольства магазин Востокинторга не отличался разнообразием товаров: так, когда в этот магазин «завезли» дамские чулки, для женского персонала посольства и член семей дипломатов в магазине была установлена норма «две пары в одни руки» (советник Лазарев тем не менее, воспользовавшись служебным положением, приобрел 12 пар — факт, который вызвал немалые пересуды в сов. колонии) [18] . Наверное, нашим читателям (кроме самых молодых) нет нужды объяснять, какое значение в СССР имел доступ к иностранной валюте и западным потребительским товарам. Многие дипломаты надеялись, что им со временем удастся покинуть столь унылое и скудное место, в котором они оказались по капризу судьбы и Управления кадров.
18
Запись беседы В. Петухова (советник дальневосточного отдела МИД СССР) с JI. Г. Гольдиной (возвратившаяся из КНДР сотрудница посольства СССР). 28 марта 1955 г. Коллекция «Чунан ильбо» (далее — КЧИ), документы за 1955 г. № 561/дв, 4/IV.55.
Конечно, и в те времена в посольстве работали также добросовестные, трудолюбивые и настойчивые дипломаты, которые стремились анализировать корейскую ситуацию и влиять на нее в интересах СССР (в этой связи можно упомянуть имена В. И. Пелишенко и особенно Е. Л. Титоренко, в несколько более поздние времена — В. П. Ткаченко), но в целом у советских чиновников были серьезные основания для того, чтобы проявлять острожность и, следовательно, оставаться пассивными. В конце концов каждому чиновнику хорошо известно, что шанс получить наказание за бездействиеобычно меньше, чем риск нарваться на неприятности из-за неправильного действия.
Свой отпечаток на ситуацию в посольстве, равно как и на советско-корейские отношения в целом, накладывали также те стремительные и непредсказуемые перемены, которые происходили тогда в политике и в официальной идеологии Москвы. Сохранявшаяся в Кремле политическая нестабильность делала опасно неопределенной границу между «политически правильным» и «политически ошибочным», так что у советских дипломатов были все основания бояться, что те или иные действия, допустимые и даже похвальные сегодня, со временем могут быть расценены как неадекватные, неправильные, даже «преступные» (в конце концов со времен сталинского разгрома МИДа в 1936–1938 гг. тогда прошло всего лишь два десятилетия). Эти опасения были оправданы и понятны, но, без сомнения, они негативно влияли на поведение советских дипломатов и порою не давали им реагировать на быстро меняющуюся ситуацию в Корее.
В то же время можно предположить, что, с точки зрения СССР, ситуация в Северной Корее не вызывала тогда особенной тревоги — по крайней мере, по сравнению с бурлящей Восточной Европой, где в середине 1950-х гг. стали все отчетливее проявляться антисоветские тенденции и общая нестабильность. В Польше, Венгрии и отчасти в Восточной Германии Советский Союз воспринимался как очередное историческое воплощение традиционного противника — России. Это неизбежно вело к националистическому брожению, которое усилилось, когда народ чувствовал неуверенность самих властей. Другие социалистические страны Восточной Европы тоже проявляли недовольство правящими режимами, и советские представители при местных правительствах никогда не переоценивали популярность и стабильность установленных Москвой режимов. В Северной Корее ситуация была иной. Местный национализм, весьма сильный, был традиционно направлен в основном против японцев, а внутренняя антикоммунистическая оппозиция была крайне слабой и не воспринималась как потенциальный источник проблем.
Конечно, помимо народного недовольства существовала еще одна потенциальная опасность для советских позиций в социалистических странах — «национальный коммунизм» югославского, титовского толка, и в настоящее время мы осознаем, что в КНДР подобная опасность была вполне реальной. По сути, именно такой сценарий там и осуществился со временем: Северная Корея, сохранив верность основным принципам советского социализма в его ортодоксальной сталинской версии, тем не менее вышла из-под советского влияния и стала проводить независимую (по сути — националистическую) политику, которая во многих случаях противоречила советским интересам. Однако в 1953–1955 гг. не было никаких оснований ожидать, что Ким Ир Сен станет «корейским Тито». Северная Корея, только что пережившая разрушительную войну, казалась слишком зависимой от советской помощи. Положение самого Ким Ир Сена — изначально достаточно малоизвестного и второстепенного лидера, выбранного советской военной администрацией, казалось бы, также должно было исключать любые «антисоветские» поползновения с его стороны. Сегодня мы знаем, что этот расчет оказался ошибочным, но тогда подобная логика выглядела вполне убедительной.
Не следует забывать, что в те времена Северная Корея являлась одной из беднейших стран всего социалистического содружества. Основной причиной были гигантские разрушения, причиненные Корейской войной. В 1953 г. валовой национальный продукт КНДР составлял менее половины от уровня предвоенного 1949 г. В беседах с дипломатами северокорейские руководители признавали, что значительная часть населения систематически недоедает (в мае 1952 г., например, Пак Хон-ён заметил, что 27 % крестьян в стране голодают) [19] . Американские бомбардировки привели к тому, что не только в Пхеньяне, но и в большинстве городов страны не осталось ни одного неповрежденного строения, а подавляющее большинство горожан жило в землянках и подземных укрытиях [20] . Свирепствовали болезни, так как в условиях военного времени и серьезнейшей нехватки медицинского персонала только военнослужащие подлежали госпитализации. Острой проблемой стал туберкулез: в конце войны северокорейский врач сообщил венгерскому дипломату, что даже в армии потери от туберкулеза в последние полгода войны превысили потери от собственно боевых действий [21] .
19
Balazs Szalontai. Kim И Sung in the Khrushchev. Era. P. 44.
20
Ibid. P. 43–46.
21
Ibid. P. 44.
Острой проблемой оставалась нехватка квалифицированного персонала, в первую очередь — научно-технического. До 1945 г. японские колониальные власти из политических соображений не поощряли развитие высшего образования в Корее, а те немногие корейцы, которые такое образование имели, в большинстве своем происходили из обеспеченных слоев населения и в 1945–1951 гг. ушли в Южную Корею. В апреле 1950 г. северокорейский министр иностранных дел сказал венгерскому дипломату, что в стране нет ни одногоинженера-строителя и всего двоеинженеров-железнодорожников [22] . Несмотря на немалые усилия по подготовке специалистов и в КНДР, и за ее пределами, главным образом в Советском Союзе, кадровая проблема сохраняла свою остроту на протяжении всего описываемого нами периода (как мы увидим, в конце 1950-х гг. политика Пхеньяна привела к дополнительным осложнениям в этом вопросе).
22
Ibid. P. 22.