Август
Шрифт:
Чувство, посетившее меня в тот ужасный вечер, когда Вергилий читал нам свою поэму о Марцелле, по–прежнему остается со мной и не исчезнет до тех пор, пока я живу на свете. У меня как будто вдруг открылись глаза, и я впервые в истинном свете увидела тот мир, в котором вынужден жить ты и в котором так долго жила я, того не ведая. Я уверена, что есть и другие пути, и иные миры, в которых можно жить проще и незаметнее, — хотя что до нас равнодушным богам?
Пусть этого еще не произошло, но через несколько лет я достигну того возраста, когда мне уже будет непристойно снова выходить замуж. Пожалуйста, подари мне эти несколько лет, ибо я не имею ни малейшего желания вступать в брак и не буду испытывать сожаления,
Глава 3
I
Дневник Юлии, Пандатерия (4 год после Р. Х.)
Из всех знакомых мне женщин больше всех я восхищалась Ливией. Мы никогда не питали друг к другу особо теплых чувств, но при этом она всегда порядочно и уважительно вела себя по отношению ко мне, хотя и не пыталась скрыть своей бесстрастной неприязни; мы хорошо ладили, несмотря на то что самим фактом своего существования я стояла на пути ее честолюбивых планов. Она хорошо знала себе цену и не питала на свой счет никаких иллюзий; она была красива и умела пользоваться своей красотой, не поддаваясь искусу тщеславия; была холодна и потому могла с огромным успехом имитировать сердечное тепло; честолюбива и при этом обладала незаурядными умственными способностями, которые направляла исключительно на достижение своих личных целей. Родись она мужчиной, и я не сомневаюсь, Что она была бы еще более безжалостной, чем мой отец, но при сем гораздо менее подверженной мукам раскаяния. В своем роде она была замечательной женщиной.
Несмотря на то что мне тогда было всего четырнадцать лет и я понятия не имела обо всей подноготной этого дела, я знала, что Ливия была против моего брака с Марцеллом, видя в нем непреодолимое препятствие на пути ее сына Тиберия к власти. Смерть Марцелла, случившаяся так быстро после нашей с ним свадьбы, похоже, снова возродила ее былые надежды, ибо еще до истечения положенных по обычаю месяцев траура она обратилась ко мне с предложением. За несколько недель до этого мой отец предусмотрительно покинул столицу под предлогом неотложных дел в Сирии, дабы не усугублять всеобщего разочарования в сенате и народе своим отказом от предложенного ему диктаторства в Италии за избавление Рима от угрозы голода. Подобной тактикой он часто пользовался на всем протяжении своей жизни.
Как всегда, Ливия сразу же перешла к делу.
— Твой траур скоро закончится, — сказала она.
— Да, — ответила я.
— И ты снова сможешь выйти замуж.
— Да.
— Молодой вдове не пристало долго оставаться одной, — заявила она. — Так у нас не принято.
Я ничего не ответила — должно быть, уже тогда я понимала, что мое вдовство было такой же проформой, как и мое замужество.
— Неужели печаль твоя столь велика, что одна мысль о замужестве оскорбляет твои чувства? — продолжала Ливия.
Я вспомнила, что я дочь моего отца.
— Я готова выполнить свой долг.
Ливия кивнула, как будто и не ждала другого ответа.
— Конечно, — сказала она, — так и должно быть… Твой отец говорил с тобой об этом? Или, может быть, писал?
— Нет, — ответила я.
— Я уверена, что он, по крайней
— Да.
— Я всегда относилась к тебе как к собственной дочери и по мере возможности не посягала на твои интересы.
Я промолчала.
— Находишь ли ты моего сына хоть немного привлекательным? — осторожно спросила она.
— Твоего сына? — переспросила я, не понимая, к чему она клонит.
Ливия сделала нетерпеливый жест рукой:
— Да, моего сына Тиберия.
Почему–то я вовсе не находила Тиберия привлекательным — ни тогда, ни сейчас. Позже я поняла почему: он обладал удивительной способностью находить в других все те недостатки, которых не умел увидеть в себе.
— Я никогда ему не нравилась, — возразила я. — Он считает меня взбалмошной и капризной.
— Это неважно, даже если он и прав, — ответила Ливия.
— К тому же он обручен с Випсанией, — добавила я.
Випсания, дочь Марка Агриппы, хоть и моложе меня, была, можно сказать, моей подругой.
— И это тоже неважно, — нетерпеливо возразила Ливия. — Ты сама прекрасно все понимаешь.
— Да, — пробормотала я и замолчала, не зная, что сказать.
— Ты знаешь, как твой отец любит тебя, — продолжала Ливия. — Некоторые считают, что даже слишком, но не о том речь. Ты также знаешь, что он прислушивается к тебе чаще, чем большинство других отцов к своим дочерям, и не решится пойти наперекор твоим желаниям, которые для него немало значат. Посему, если ты не находишь идею брака с Тиберием абсолютно неприемлемой, было бы весьма уместно, если бы ты могла дать твоему отцу знать об этом.
Я промолчала.
— С другой стороны, если тебе эта мысль совсем не по нутру, ты окажешь мне большую любезность, если скажешь об этом здесь и сейчас — ведь я всегда была откровенна с тобой.
В голове моей все смешалось.
— Я должна подчиниться воле отца. Я не хочу огорчать тебя. Даже не знаю… — потерянно ответила я.
Я все понимаю и благодарю тебя, — сказала Ливия, согласно кивнув.
…Бедная Ливия — она полагала, что все идет по плану и неизбежно устроится согласно ее воле. Однако в данном случае этого не произошло. Пожалуй, то было самое горькое разочарование в ее жизни.
II
Письмо: Ливия — Октавию Цезарю на Самос (21 год до Р. Х.)
Я всегда и во всем была послушна твоей воле. Я была тебе женой, верной своему долгу, и другом, преданным твоим интересам; Насколько я понимаю, я подвела тебя только в одном отношении, но при этом очень важном: я не сумела дать тебе сына или даже просто дитя. Если ты считаешь это за недостаток, то в том не моя вина; я неоднократно предлагала тебе развод, который ты каждый раз отвергал по причине, как мне хотелось бы думать, привязанности ко мне. Теперь же я не столь уверена в твоих чувствах, и это меня очень огорчает.
Несмотря на то что у меня были достаточно веские основания полагать, что мой Тиберий тебе ближе, чем Марцелл, который всего лишь тебе племянник, я не держу на тебя обиды за твой выбор по причине болезни и приведенного тобой довода о том, что в жилах Марцелла течет кровь как Клавдиев, так и Октавиев и Юлиев, в то время как Тиберий принадлежит к одному лишь роду Клавдиев. Я даже простила тебе то, что не могу рассматривать иначе, как оскорбление моему сыну: если в ранней молодости (когда ты вынес это свое суждение о нем) он проявил некоторую неуравновешенность характера и невоздержанность в поведении, то я позволю себе заметить, что характер мальчишки и нрав мужчины — отнюдь не одно и то же.