Августин. Беспокойное сердце
Шрифт:
Противоречия между Каином и Авелем универсальны, утверждает Августин в трактате «О граде Божием». Дети града человеческого и дети града Божия становятся двумя народами с той минуты, когда Каин убивает Авеля (О граде Бож. XV, 1–2.). Это два народа с двумя градами и двумя царями: Диаволом и Христом (Толков, на Пс. 61, 6). Римские приверженцы Августина были знакомы с братоубийством по истории о Ромуле и Реме (О граде Бож III, 6; XV, 5). Рассказ о Моисее в тростнике тоже не поразил новизной римских читателей. Они уже знали похожую историю о сыновьях Марса и Реи Сильвии. Схожесть' мифологических и легендарных мотивов рано способствовала попытке Августина свести рассказы из различных источников
Самое страстное и глубокое желание людей — это мир, который может быть и временным, и вечным (О граде Бож. XIX, 12). Только христиане могли написать историю мира, потому что понимали случившееся в свете универсальной истины и руководства. Там, где все божества местные и их деятельность ограничена определенным пространством, нельзя найти божественный умысел. Только Творец мира, который управляет событиями во всех уголках света, дает почву для рассказа об истории всего мира. Христианский рассказ — это не история отдельных славных героев и событий. Она не сосредоточена только на местном и национальном прошлом. История Августина — это регистрация vestigia Dei — «следов мудрости Божией» — в жизни всех государств.
И избранный народ Израиля, и раскиданные по всему миру приверженцы Церкви могли символизировать Небесный Иерусалим. Участь человека на земле — peregrinatio, «жизнь странника» (Исп. X, 4). Peregrinus (странник) означает «чужой, находящийся в пути». Peregrinus всегда тоскует по дому (О христ. учен. 1,34). Трактат «О граде Божием», говорит Питер Браун, — это книга о том, как одновременно и быть, и не–быть в этом мире.
Мир, положенный в гнет для оливок, — метафора Августина, означающая политический кризис Римской империи. Человечество нуждалось в подобном испытании. Августин показал, что христиане были частью и должны были воспринимать себя частью обрушившейся беды. Однако гнет для оливок — инструмент не уничтожения, но облагораживания. Старый человек отвергается для того, чтобы появился новый. Оливки давят, чтобы потекло свежее и чистое масло. «Плоть» давят и выбрасывают, но масло — это «Дух». Августин толкует события 410 года так же, как пророки толковали испытания Израиля. Римская империя была только saeculum — «этим миром». Поэтому не следует считать, будто что–то угрожает вечности.
Трактат «О граде Божием», без сомнения, одна из важнейших книг в истории европейской культуры. Она жила, и ее читали более тысячелетия как изложение христианского представления о мире. Кому принадлежит Августин, античности или средневековью? Большинство понимает, что трудно точно определить порог, где кончается средневековье и начинается Ренессанс. Так же трудно определить и порог между античностью и средневековьем. Решить этот вопрос можно только прагматически, но такие дискуссии сами по себе полезны и поучительны.
В сочинениях Августина протестанты узнавали и апостола Павла, и Лютера, католики в трактате о граде Божием находили представления средневековья об императоре и папе. Можно процитировать целый ряд догматических и церковных историков, одни из которых относят Августина к средневековью, тогда как другие отодвигают его назад, в античность, в зависимости оттого, что они хотят доказать. Нужно попытаться понять, что Августин думал, не подчиняя его понятиям какого–либо периода. Особенно недопустимо считать, будто Августин предвосхищает какую–либо культурную ситуацию, о которой он не мог знать. В сочинениях Августина нужно научиться четко различать намерения и влияния, ситуацию и историческое следствие, понимать, что было началом, а что — концом.
Вот одно из лежащих на поверхности напоминаний: трактат «О граде Божием» написан в определенной исторической ситуации и исходя из этой ситуации. Чтобы понять его, нужно понять цель, которую Августин преследовал этой книгой. Ведь он был духовным пастырем и епископом и хотел, чтобы у его паствы был наготове ответ, если она вдруг окажется во враждебном окружении, хотел заставить замолчать противников христианства. Он цитирует многих языческих писателей, чтобы показать, как они противоречат сами себе, а также их глупость и пороки.
Этот трактат — собрание полезных аргументов. Одно только его название вызвало множество толкований. В нем прежде всего говорится о политической теории и о Церкви. Civitas Dei — мистическое понятие, оно означает примерно то же, что мы назвали бы «христианством» или «истиной христианства». Конечная цель не политическая, но мистическая — вид Бога и радость от Его близости. Там Августин обретает высшую благодать.
У трактата есть общий план. Но план этот пестрит множеством отступлений. Целый ряд убедительных примеров и ссылок носят такой характер, что они вряд ли нашли бы место в современных исторических представлениях. Аргументация и материал являются в равной мере как философскими, богословскими, психологическими, так и историческими. Этьен Жильсон (Etienne Gilson) подчеркивет ценность работы Августина как исторического произведения, цитируя Фюстеля де Куланжа (Fustel de Coulanges): «История изучает не только материальные факты и институты. Настоящий объект ее изучения — человеческая душа. Изучение истории должно иметь целью выяснить, во что эта душа верила, о чем думала и что чувствовала на разных стадиях жизни человечества». Августин — историк, программа которого отвечает именно этому типу.
В Риме родовые боги соединились с городскими, и Рим стал образцом для всего государства Римская империя взяла свое начало от Рима и управлялась тоже оттуда. Империя не была единой ни этнически, ни географически и первоначально охватывала те земли и те народы, над которыми город Рим мог господствовать в любое время. Рим был не обычным городом, он был столицей мира. Государство больше зависело от этого города, чем более поздние государства зависели от своих столиц.
Государство было Римом, а Рим был Капитолием — местом пребывания богов, главным образом Юпитера. Поэтому разграбление Рима Аларихом изменило всю картину мира. Язычники винили в этом христиан и говорили, что христиане отвлекали внимание римлян от гражданского Долга и что судьба Рима была связана с богами Капитолия. Боги, которых христиане предали и покинули, отомстили за себя Римской империи.
Собственно, боги были преданы не народом, а императором. Волузиан и Марцеллин призывали Августина объяснить им, каким образом религия, учившая «Не отвечай несправедливостью на несправедливость» и *<Подставь Другую щеку!» могла служить фундаментом сильной Римской империи. Как можно было основать государство с помощью подобной пацифистской болтовни? Неужели правда, что христианские добродетели неизбежно тянули за собой гибель империи?
Никоим образом, говорит Августин: когда изучаешь историю, видишь, какие несчастья обрушивались на римлян, когда они поклонялись языческим богам задолго до того, как их вытеснило христианство (О граде Бож. II, 3; III, 31). Во–первых, многие язычники говорили то же самое, что христиане, и, во–вторых, христианские добродетели спасли государство, так как моральная испорченность язычников фактически ослабила его (О граде Бож. I, 33). Лучшие из христиан были лучшими гражданами, говорит Августин.