Августовский рассвет (сборник)
Шрифт:
Армянин — это господин Папазян, владелец кафе на улице Миситий, куда не брезговали заходить служащие разных агентств и контор по продаже зерна, извозчики и бездельники, единственным занятием которых было поднести до города чемоданы пассажиров, прибывших пароходом из Галаца.
В тот год господин Папазян, который ссужал деньги, если был уверен в надежности капиталовложений, хвастался, что у него есть бахча в дельте реки. В действительности бахча принадлежала одному липованину, которому Папазян одолжил какую-то сумму денег. Тот обязался возместить долг натурой, то есть арбузами.
Лодочником,
Когда мать прибежала на берег, старый липованин как раз рассказывал, как он выловил тело отца немного ниже по течению, в стороне Котул-Писичий. Опознать отца можно было только по одежде. Вода обезобразила его до неузнаваемости.
Два года спустя, тоже в туманный осенний день, принесли домой изрешеченное пулями тело нени Григоре. Неня Григоре был братом матери Андрея Чури. Когда отец Андрея утонул, неня Григоре переселился к ним.
Неню Григоре застрелили жандармы. Рабочие доков объявили забастовку, и были вызваны войска, чтобы выгнать их с территории доков, а поскольку рабочие воспротивились, солдаты по приказу полковника открыли огонь по толпе. Среди убитых был и неня Григоре.
Чуря очень хорошо помнит день похорон. За гробом шло много рабочих — почти все работавшие в порту. На могиле один из них сказал речь, но Андрей не очень много понял из того, что он говорил.
После этого гроб был опущен на веревках в яму. Когда первые комья земли упали на крышку, мать разрыдалась. Заплакали и тетя Анета, сестра матери, соседка Софика и еще несколько женщин, которых он не знал. Забытый всеми, Андрей тоже заплакал. Потом он пошел домой. Над кладбищем плыл тяжелый, холодный и сырой туман, а на могилы падали желтые листья лип.
Прошли годы… И снова был туманный день… Через час после того, как он пришел на работу в цех, двое переодетых в штатское полицейских арестовали его. Андрея били, мучили, но не услышали от него ни единого слова.
Хотя вина его не была доказана, Андрея все же приговорили к четырем годам тюрьмы. Тогда ему было двадцать пять лет. Когда весной 1944 года его выпустили, он уже твердо стоял на ногах. Тюрьма стала для него, как и для других коммунистов, настоящей школой жизни. Спустя неделю после того, как он вышел из тюрьмы, его свалил брюшной тиф. Андрей едва выжил, но к 23 августа он полностью поправился и в первые дни сражался в составе отряда патриотической гвардии, а затем попросился добровольцем на фронт.
На фронте он имел основание быть довольным работой, которую проводил среди солдат. Люди вокруг него жадно впитывали каждое его слово, как сухая земля — капли влаги. Когда он говорил с ними, они умом начинали осознавать то, что раньше чувствовали инстинктивно. Да, он имел основание быть довольным своей работой. Если солдаты его взвода ненавидели гитлеровцев и дрались против них как черти, то это не только для того, чтобы с лихвой отплатить за все перенесенные страдания и унижения, но и потому, что, понимая, какую
Конечно, не все шло гладко. Этих людей, которых годами держали в темноте и которым официальная пропаганда забила голову разными небылицами, нельзя было сразу убедить в превосходстве нового общества, строящегося на новых основах. Люди были недоверчивы, осмотрительны, и если сегодня они были в чем-то убеждены, то завтра при незначительных слухах начинали сомневаться. А слухов на фронте ходило много, причем самых невероятных.
Андрей Чуря понимал, что фронт не может остаться в стороне от последствий развертывавшейся в стране ожесточенной классовой борьбы. На фронте слухи были оружием озлобленного внутреннего врага, который таким образом надеялся подорвать боеспособность армии.
Правда, благодаря присущему крестьянину здравому смыслу, слухи далеко не всегда достигали тех результатов, на которые рассчитывали те, кто их распространял. И все же самых слабых они смущали.
Поэтому Андрей Чуря не отчаивался, если видел, как кто-то из них начинает колебаться. Работа с людьми — дело далеко не легкое: здесь нужны такт и терпение. Пока люди верили ему, все трудности можно было преодолеть. И именно доверие, которое испытывали к нему люди, было лучшим доказательством его успешной работы.
Но вот с какого-то времени люди изменились. Даже Гица Кэшару стал другим.
Над окопами висел густой туман, когда Гица Кэшару пришел к нему в окоп. Андрей меньше всего ожидал сейчас этого. Он подвинулся, уступая гостю место, потом закурил сигарету, а вторую протянул Гиде. Тот взял, закурил тоже и в знак благодарности приложил к пилотке два пальца. Курили молча.
«Если пришел, значит, заговорит!» — подумал Андрей, исподтишка рассматривая Гицу Кэшару. А поскольку этот парень был ему небезразличен, Андрею хотелось обхватить его за плечи, потрясти и сказать с упреком: «Эх ты, глупый, скажи, что с тобой случилось? Как ты мог поддаться лживым слухам?»
Но Андрей не сделал этого. Он продолжал курить, и сигарета слегка потрескивала при каждой затяжке.
Кэшару покончил со своей в несколько затяжек:
— Дай-ка мне еще одну, неня Андрей!
— Пожалуйста!
— Спасибо!
Кэшару закурил вторую сигарету и начал быстро и сильно затягиваться, будто хотел скорее покончить и с этой.
— Неня Андрей… — проговорил он и замолчал, будто раздумывая, сказать или нет. Андрей Чуря не торопил его. — Неня Андрей, я думал и так и сяк. Но я не верю, и все тут!
— Чему ты не веришь, Гица? — спросил Чуря спокойно, обрадовавшись, что Кэшару наконец захотелось высказаться.
— Я не верю в то, что товарищи столковались с боярами.
— Что ты болтаешь глупости, парень? Как это столковались? Эка хватил!
— Говорили, что товарищи столковались с боярами. Там, где люди сами проехались плугом по боярской земле, товарищи дали приказ разгромить их.
Андрей Чуря возмутился, но спросил, сохраняя спокойствие:
— Так, значит… А еще какие слухи дошли до ваших ушей?