Августовский рассвет (сборник)
Шрифт:
— От нас не должен ускользнуть ни один самолет. Любая неудача в этом отношении обернется против нас, — пробормотал майор будто больше про себя, потом повернулся ко мне: — Через несколько секунд начнут пулеметы. Будь готов! Но сначала повторим сигналы: по красной ракете в бой вступают остальные роты… Понятно? Когда увидишь две красные ракеты, закрепляйся на месте. Три красные ракеты — отход. Но думаю, этот сигнал нам не потребуется.
— Правильно, господин майор!
Справа от нас открыла огонь пулеметная рота.
— Вперед! — приказал майор.
Ночь наполнилась грохотом выстрелов. Я бежал в нескольких шагах позади цепи стрелков, и в ушах у меня звучали требовательные слова майора: «Не на жизнь, а на смерть!» Пулеметы стрекотали вовсю. И вдруг там, у врага, послышались яростные крики, команды, рев моторов. «Бегут, — мелькнуло у меня в голове, — бегут!» И я закричал что было мочи:
— Вперед, ребята! Вперед! Не дадим им уйти!
Теперь и гитлеровцы открыли огонь. Они бросали петарды и стреляли отовсюду: с территории аэродрома, с борта самолетов, с вершины холма. Стреляли из всего имевшегося у них оружия.
— Минометы!.. Передайте приказ минометам! — крикнул я, и команда понеслась в ночь, передаваемая из уст в уста.
И тут же послышался характерный свист мин. Я услышал взрывы в стороне аэродрома и в их свете увидел силуэты мечущихся и бросающихся на землю гитлеровцев. Потом я вдруг услышал приближающийся к нам рев моторов. Танки! Это были те самые танки, которые днем прошли по улицам города.
— Приготовить гранаты!
Бой ожесточился. Виноградники, в которых мы находились, наполнились стонами, криками, ревом танков, направлявшихся, чтобы раздавить нас.
— Огонь по ним, ребята! Огонь!..
Я узнал голос капрала Панэ, потом голос Обрежана:
— Готово, господин капрал. Этого я укокошил.
В этот момент в воздух взвилась красная ракета. На аэродром обрушился огонь со всех сторон. Будто сама земля загрохотала. На поле аэродрома один из самолетов вспыхнул огромным факелом. Потом раздался взрыв.
Через некоторое время в небо взвились две красные ракеты. Нужно было окапываться, как приказал майор. Я позвал связных и послал их во взводы. Но они вернулись с ответом:
— Невозможно, господин младший лейтенант. Они ввязались в бой с танками… Невозможно.
Я пополз вперед, крича:
— Ребята, окапывайтесь! Окапывайтесь! — И тут я наткнулся на Вову. Он лежал вверх лицом и не издавал ни единого стона. — Вова, ты ранен?
— Да, господин младший лейтенант!
— Но почему ты молчишь? Почему не зовешь на помощь?
— Некому помочь. Все заняты. Я не хотел…
— Санитар! Санитар! — закричал я и, пока не подполз санитар, начал рвать на полосы рубашку Вовы.
Не знаю, сколько времени длился бой. Но когда мы остановились, я услышал голос майора Дрэгушина:
— К самолетам!.. Они укрылись в самолетах! Первая рота — к самолетам!..
Мы увидели его у кабины самолета. Он был ранен в плечо, но тем не менее бил рукояткой пистолета по голове летчика.
Оставшиеся в живых гитлеровцы попытались спастись бегством на самолете.
— Не давайте им убежать! — кричал майор, и бой возобновился с еще большим ожесточением. С оглушительным ревом заработали моторы, и пулеметы открыли огонь по ним, чтобы вывести их из строя. Мы поднялись с земли и рванулись к самолетам с гранатами в руках. Не знаю, были ли в моем мозгу тогда другие мысли, кроме мысли о том, что ни одному самолету любой ценой нельзя позволить улизнуть. Я ничего не чувствовал и не слышал: ни усталости, ни грохота взрывов, ни свиста пуль над головой. Я не сразу понял, что случилось, когда из кабины одного из самолетов появилось что-то белое. Уже рассвело, и было видно достаточно хорошо: я видел дым, тяжело стлавшийся над землей, видел кровь раненых, убитых, и все это было для меня столь непривычным, что я замер на месте. Вот, значит, каково то самое неизвестное…
— Сдаются! Сдаются! — закричал кто-то, и вверх взвилась ракета, возвещая прекращение огня.
Наступила тишина, какой я никогда до сих пор не слышал. Тишина удивила всех. Будто мы нашли то, что считали безвозвратно потерянным. Не знаю, сколько длилась эта тишина: секунду, две, час, несколько часов? Я сознавал, что эта тишина после боевого крещения застала нас совсем другими, чем мы были всего лишь несколько часов назад. Мы стали более серьезными, более зрелыми, — одним словом, мы получили боевое крещение.
Тишина осталась той же, когда послышались шаги майора Дрэгушина. Он остановился между нами и гитлеровцами, вышедшими с поднятыми руками из самолетов или из укрытий, и сказал:
— Ребятушки! Мои солдаты, мы победили!
Только после этого послышались стоны раненых, возгласы, перекличка оставшихся в живых.
Я помню все, словно это было вчера. Примерно через две недели после боевого крещения мы заняли свои позиции около часу ночи. Батальон изо дня в день занимался боевой подготовкой в окрестностях города и даже на аэродроме, на котором был наш первый бой и который теперь превратился в полигон для боевых стрельб. Это была идея майора Дрэгушина.
— Они все время будут вспоминать тогдашнюю ночь… Не знаю, понимаешь ли ты меня… Таким образом мы все время будем поддерживать у них боевой дух.
— Понимаю, господин майор. И я действительно понимал его.
В ту сентябрьскую ночь, выйдя на отведенную нам позицию, я радовался, что меня не разлучили с майором Дрэгушином. Теперь батальон пополнился уже обстрелянными солдатами и стал вторым батальоном одного из полков. Около половины новобранцев были распределены по другим батальонам.
По счастливой случайности я остался в батальоне майора Дрэгушина вместе со старшиной Валериу, сержантами Додицэ и Сынджеорзаном, капралом Панэ и другими семнадцатью новобранцами. Мне поручили командование первым взводом роты капитана Комэницы, и в моем подчинении были Додицэ, Сынджеорзан, Панэ и другие. Вернулись из госпиталя Вова и Обрежан, раненный в последние секунды боя на аэродроме. Когда речь зашла о переформировании, они стали позади меня и ни за что на свете не хотели уходить.
— Мы останемся с вами, господин младший лейтенант… Ведь мы с вами с самого начала!