Августовский рассвет (сборник)
Шрифт:
Я попытался вспомнить, который по счету бой начнется для меня завтра на рассвете. Я их никогда не считал и сам не знаю, почему мне пришло в голову сделать это.
Подготовку мы закончили, и теперь все пятеро молчали, думая каждый о своем. Действительно, который по счету бой нам предстоит?
— Сынджеорзан, ты не знаешь который?
— Когда мне осколками покоробило каску, тот был…
Я вздрогнул. Теперь меня интересовало совсем другое, а именно: что мне делать с Сынджеорзаном? Если, будучи ранен в бою, он спутает мои расчеты… Пуля может и меня сразить! Она может свалить и Додицэ, и Панэ, и Браниште… И капитана Комэницу… Так что… Но все же Сынджеорзан ранен и имеет полное право покинуть поле боя.
— Сынджеорзан, может, тебе все же лучше пойти в медпункт? Ты ведь ранен…
— Господин младший лейтенант, почему вы хотите от меня избавиться?
Действительно, почему? Если он пойдет в медпункт, завтра станет одним меньше тех, кто встретит меня после боя словами: «Рад вас видеть живым и здоровым». А разве только им одним? Почему меня преследует эта невеселая мысль? Нет-нет, пусть он остается в отделении, если ему так хочется быть среди нас.
— Желаю удачи, Сынджеорзан. Ступай!
— Слушаюсь, господин младший лейтенант!.. И чтоб нам свидеться завтра живыми и здоровыми!
— Господин младший лейтенант! Господин младший лейтенант!
Я слышал эти слова как сквозь сон, чувствовал, что кто-то трясет меня, но не мог выпутаться из тенет сна.
— Господин младший лейтенант!
«Ох, уже утро!.. А мы не атаковали!» — пронзила, меня мысль. Я вскочил на ноги, готовый скомандовать: «Вперед! Направление…», но кто-то продолжал трясти меня за плечо.
— Послушайте, господин младший лейтенант! Послушайте!
— Что послушать?
— Послушайте… У противника!..
Я прислушался. С той стороны доносились стоны, плач, крики. Звуки смешались, то удаляясь, то приближаясь, подхватываемые порывами ветра.
— Что это, Сынджеорзан?
Но Сынджеорзан не успел мне ответить. В тот же миг два мощных прожектора обрушили мощные пучки света на наши позиции, отыскивая нас. Крики, плач, стоны теперь стали слышны отчетливее.
В воздух взвилась ракета, потом еще одна. Это был сигнал нашей артиллерии открыть огонь. И в этот момент мы увидели такое, от чего кровь застыла в жилах: фашисты на своем переднем крае привязали к столбам проволочного заграждения стариков, женщин и детей.
«Стреляйте! Пожалуйста, стреляйте, если у вас не дрогнет рука! — казалось, хотело сказать это злодейство. — Да, стреляйте в своих родителей, в своих детей, в своих стариков!»
Ракеты погасли, и тогда крики вознеслись к небу с еще большим отчаянием.
— Сынджеорзан! — закричал я. — Через несколько минут начнет бить артиллерия!
В воздух взвились еще две ракеты. Я бросился на КП роты.
— Господин капитан!..
Капитан Комэница схватился за трубку полевого телефона:
— Алло, «Стрела»! «Стрела»! «Стрела»! Алло, алло!.. Почему никто не отвечает?
Может, в этот момент заряжают орудия?! Может, в этот момент раздается команда «Огонь!» и через секунду наши снаряды будут убивать ни в чем не повинных женщин, детей, стариков?!
— Алло, «Стрела»! «Стрела»! «Стрела»!
— «Стрела» слушает.
— Не стреляйте!.. Не стреляйте!
Не знаю, что еще сказал капитан и что ему ответила «Стрела». Знаю только, что, пока не наступил рассвет, мы ждали, устремив взгляды на ту сторону плотины. Возле меня, сжав челюсти, всхлипывал Сынджеорзан.
Распятые на столбах жители села душераздирающе кричали и плакали.
Я смотрел на них, и в голове у меня была полная сумятица. Ни одной мысли, ни одного спасительного решения — ничего! Мы не могли ни стрелять, ни атаковать. Но что-то делать все же надо!..
Дав нам возможность посмотреть на их злодеяние и понять его значение, фашисты открыли по нас минометный огонь. Целых три часа мы были в полном бессилии. Но день прошел без других происшествий. Только в воздухе по-прежнему носились крики и стоны истязуемых.
За все это время Сынджеорзан не вымолвил ни слова. Он сидел, замкнувшись в себе, и бог весть какие мысли бродили в его голове.
Когда стемнело, началась беготня связных из рот в батальоны, из батальонов в роты. Приказы, вопросы, предложения передавались устно, излагались на бумаге, отстукивались на телеграфных аппаратах, звучали в телефонных трубках.
Стоны и плач доносились теперь глуше.
Я сидел возле плотины, напрасно вглядываясь в темноту. Небо затянуло облаками, ничего нельзя было различить.
— Господин младший лейтенант!
Я узнал голос.
— Что, Сынджеорзан?
— Вы мне верите?
— Почему вы меня об этом спрашиваете, Сынджеорзан?
— Потому что я решил попробовать. Разрешите мне взять с собой двадцать человек. Когда услышите взрывы, идите в атаку!
Было темно, и я не мог разглядеть выражение лица Сынджеорзана. Но я угадывал его.
— Что ты намерен делать?
— Зайду сзади! Я знаю эти места как свои пять пальцев.
— Пошли в роту! Я сам не могу решить.
Через полчаса мы прощались с ним.
— Счастливо оставаться, господин младший лейтенант… И чтоб нам свидеться живыми и здоровыми!
— Желаю удачи, Сынджеорзан! До встречи!
Мы перешли через плотину и поползли в сторону вражеских позиций, чтобы в трудную минуту оказаться как можно ближе к Сынджеорзану. Кто знает, что может случиться, каков будет результат его попытки?.. Вернется ли он оттуда?
Мы ползли метр за метром. В моей душе слабо затеплилась надежда. Может, удастся? Выполнению нашего замысла способствовала и скрывавшая нас плотная темнота. Ни с той ни с другой стороны не раздавалось ни одного выстрела, только время от времени до нас еще доносились стоны и плач.