Австралийские рассказы
Шрифт:
Торжественная месса
Перевод А. Мурак
Et Incarnatus она слушала не открывая глаз. «Вот что хотел сказать Гете, — думала она, — вот что хотели сказать философы, именно к этому они стремились. Экстаз, говорил Гете, это самое возвышенное в человеке, и если прекрасное будит в нем трепет экстаза, он счастлив; это — предел. Он не способен чувствовать большего». Значит, то, что она испытывала, и было экстазом.
Вначале музыка казалась ей ярким светом, благоуханным вином.
— Ну как? — спросил ее спутник, когда они выходили из консерватории.
— Давай никуда не пойдем. — Она взяла его под руку. — Отвези меня домой, Кен.
— Разве ты не хочешь поужинать?
— Нет настроения. Мне не хочется.
— Но ты обещала.
— Да. Но мне не хочется.
— Послушай, Элен, это просто глупо.
— Глупо?
— Ты ведь обещала, ты говорила, что пойдешь. Ведь ты сама говорила, что тебе хочется пойти в новый ресторан.
— Отвези меня домой, Кен, — сказала она, — пожалуйста.
— Я что-нибудь сделал не так?
— Нет.
— Я тебя обидел?
— Нет, не обидел. Ты тут ни при чем.
— Нет, я в чем-то виноват. В чем же?
Она повторила:
— Ты тут ни при чем. Пожалуйста, Кен, позови такси. Я доберусь домой и сама.
— Значит, я в чем-то виноват. Но в чем?
— Ни в чем. Не спрашивай меня. Мне трудно объяснить.
— Все это как-то глупо, Элен. Я не могу тебя понять.
— А зачем тебе понимать… — сказала она.
Он подошел к краю тротуара и подозвал такси. Машина подъехала. Недавно прошел дождь, и вся она блестела бисеринками мелких капель.
— Пожалуйста, не провожай меня, — сказала она, — я прекрасно доеду домой одна. У тебя есть еще время повеселиться.
— Не хочу я веселиться, — громко сказал он.
— Что ж, как хочешь; но все равно — не провожай меня, — сказала девушка.
— Послушай, — снова сказал он, повышая голос, — что с тобой стряслось? Я что-нибудь сделал не так?
— О боже, я ведь сказала — ничего. Совершенно ничего. Ты был очень внимателен, — сказала она.
— Я был внимателен?! Вот это мило!
— Если ты собираешься продолжать в том же духе, — сказала она, — то лучше садись в машину.
— Ну, не мило ли это? Нечего сказать, приятный вечерок!
Он сел в машину и дал адрес. Девушка забилась в угол. Когда шофер выключил свет — казалось, что ее лицо мягко светится в полутьме. Город остался позади, и под колеса побежала влажная лента дороги. Брызги веером разлетались по сторонам.
Они молчали.
Потом он спросил:
— Что же случилось, Элен?
— Случилось?
— Может быть, я нечаянно тебя обидел?
— Не надо. Неужели мы опять начнем все сначала!
— Нет, — возразил он, — мы не станем начинать все сначала.
— Ты сам начинаешь. Вот — иронизируешь.
— Бог мой, теперь тебе остается только сказать, что во всем виноват я.
— Никто ни в чем не виноват.
Когда
— Не заходи ко мне сегодня, Кен. Хорошо?
— Я и не собираюсь.
— Ну вот, ты опять.
Она остановилась перед дверью, открыла сумочку и достала ключ. Он попытался поцеловать ее, но она отстранилась.
— Прости, Кен. Только не сегодня.
— Ну, хорошо, хорошо.
— Я не могу объяснить. Не проси меня объяснять.
Он молчал.
— Прости меня, Кен. Но только не сегодня. Я не хочу быть с тобой сегодня. Я даже не хочу, чтобы ты меня целовал. Не сегодня. Поэтому я и просила не провожать меня. Мне трудно объяснить…
Она поймала его взгляд.
— Нет, — сказала она, — дело не в этом, совсем не в этом. Просто не хочу. И все. Не сердись на меня, пожалуйста.
— Что же я, по-твоему, должен делать? Ходить на голове от радости?
— Господи, ты опять за свое. Ты опять за свое.
— А что же я должен делать? Улыбаться?
Позже, когда он ушел, она беззвучно заплакала.
Джуд Уотен
Дядя Том
Перевод Ф. Лурье
Его прозвали Однокрылым, потому что у него была парализована левая рука. Но настоящее имя мальчика было Джекки — так называла его мать. Дом Ингейтов часто навещала беда. Джекки не помнил отца — когда тот умер, он был еще слишком мал, а дядя Том, единственный брат отца, был в немецком плену. Джекки считал дядю Тома героем и жаждал его возвращения. Хотя Джекки не помнил его лица, он постоянно говорил о своем дяде и хвастался им перед всеми соседскими мальчишками.
Джекки и его мать жили в деревянном домике, неподалеку от боен и кожевенных заводов. Вокруг было несколько пустырей. Мальчишки собирались там, играли в футбол и крикет, а иногда затевали драки. Но игру в войну ребятам впервые предложил Однокрылый. С тех пор мальчишки разделились на две армии.
Армия Однокрылого называлась армией партизан. Главнокомандующим был сам Однокрылый, а его помощником — Дик Томпсон, добродушного вида толстяк, который пользовался репутацией первоклассного бойца; трое или четверо других ребят были рядовыми.
Однокрылый и Дик придумывали, какие сражения предстоят враждующим армиям; то их армия обороняла сарай на заднем дворе заброшенного дома, и противник пытался взять их крепость штурмом: сражались консервными банками, палками, камнями, собранными на пустырях, служивших также местом свалки мелкого мусора со всей округи; то ребята рыли окопы и по ночам зажигали костры, чтобы освещать лица врагов. Мусор горел так ярко, что на огонь собирались мальчишки со всей округи. Некоторые приезжали на само, дельных самокатах. На каждом из ребят был какой-нибудь военный головной убор; старая морская бескозырка, каска или шерстяной шлем. Однокрылый носил летную фуражку — подарок соседа-летчика.