Автобус уходит в Берлин
Шрифт:
Я уже давно не принимал всерьез слово «толерантность», но болельщики St. Pauli доказали мне, что в Гамбурге оно еще не стало ругательством. Маленького человека с храбрым сердцем хлопали по плечу. Его угощали сигаретами, пивом и воспоминаниями о великих игроках былых времен. Ему улыбались. И даже когда за 20 минут до конца игры футболисты из Дрездена открыли счет, никто не швырнул в него окурком, не облил пивом и не обругал.
Футболисты St. Pauli выиграли тот матч со счетом 3:1, осчастливив как минимум одиннадцать миллионов своих фанатов во всех уголках мира. Когда матч закончился, стадион затянул песню победы, а на стеклах очков храброго бюргера из
Гранильщик алмазов
Водитель завел двигатель, и мы снова полезли в автобус — в последний раз перед тем, как выйти на берлинском автовокзале. Я не выспался и хотел отвернуться к стеклу, но сидевшему рядом Дэну хотелось поговорить.
— Сергей, я все хотел спросить...
— Спроси.
— Чем ты занимаешься?
— Пытаюсь заснуть.
— Нет, серьезно, — на лице Дэна застыло выражение ребенка, которому не дают разобрать на части новую игрушку. — Ребята говорят, что вы на выставку едете, а зачем — я так и не понял.
— Я журналист, Дэн. Пишу о гаджетах — смартфонах, ноутбуках, планшетах и прочей ерунде.
— Здорово! И поэтому много ездишь?
Я кивнул.
— Класс! Я бы тоже так хотел, наверное. Но у меня способностей нет — пишу неважно.
Я улыбнулся — не каждый день удается вызвать минутный приступ зависти у человека, который живет в Германии. Впрочем, завидовать мне не стоило — у меня было мало общего с высоким уровнем жизни и уверенностью в завтрашнем дне.
— Ты слышал о гранильщиках алмазов из Антверпена? — спросил я.
— Нет, — удивленно ответил Дэн. — А почему ты спрашиваешь?
— Антверпен — один из крупнейших в мире алмазных центров, камни продают сразу на четырех биржах. Гранят алмазы там же, в Антверпене. Долгое время профессия гранильщика считалась очень престижной — спрос на алмазы велик, платят гранильщикам хорошо, а овладеть профессией нетрудно. В общем, все было хорошо до кризиса: спрос на алмазы упал, а многие гранильщики ушли в мелкую торговлю или начали ремонтировать велосипеды. С журналистами та же история — сейчас никто не знает, чей журнал будет закрыт следующим.
— Почему? — спросил Дэн. — В Германии, конечно, тоже сейчас не сахар, но журналов о технике полно и вроде никто не закрылся.
— Рынок такой. У вас журнал может спокойно жить за счет продаж. Журнал покупают — отлично, хватит на налоги, зарплаты, содержание офиса, печать, распространение плюс кое-что останется владельцу. Есть реклама — красота, прибыль растет. Нет рекламы — ничего страшного, денег будет чуть меньше. В Восточной Европе эта схема не работает — либо у тебя есть реклама и твой журнал в плюсах, либо нет, и ты будешь искать работу.
— А если в Интернет все перевести? — спросил Дэн.
— Можно, но это не гарантия. У сайтов нет расходов на бумагу и печать, но есть расходы на продвижение. Плюс им тоже нужна реклама — если, конечно, основатели хотят зарабатывать.
— А уволить могут? — по лицу Дэна было видно, что в его голове вырисовывается картина мира, о котором он ничего не знал.
— Могут. Первого из моих знакомых уволили за неделю до начала кризиса — мы с ним как раз в Берлине были, на очередной презентации. Ему просто позвонили из Москвы и попросили забрать документы.
Некоторое время мы молчали. Потом Дэн повернулся
— А все-таки гранильщиком алмазов быть лучше.
— Почему?
— Этот рынок быстрее восстановиться — нам в колледже рассказывали. Производство предметов роскоши. Их время от времени трясет, но потом все равно появляются богатые русские, китайцы или американцы, которым нужны брюлики. А как быть с журналами, я не знаю...
Моя Германия
До Берлина оставалось не больше часа, и я решил поспать. Однако мой мозг был недоволен, что его разбудили ни свет, ни заря. Чтобы отомстить, он активизировался и, словно капризный ребенок, начал думать, не обращая ни малейшего внимания на то, что его хозяин повернулся на бок и закрыл глаза. Думал он о Германии.
Почти каждый раз, когда я еду по немецким автобанам, железным дорогам либо лечу над Германией на самолете, я размышляю о том, какое место занимает эта страна в моей жизни.
Я — из немецких евреев. Об этом напоминает моя фамилия, сто раз слышанный в детстве идиш — диалект немецкого, родной язык моих бабушек и дедушек, а также старые журналы, в которые немецкие слова записаны ивритскими буквами. Моя семья переселилась в Украину примерно 450 лет назад — на общеевропейском фоне отношение к евреям поляков, которым тогда принадлежала эта земля, было далеко не самым плохим. Выбор страны оказался неудачным — начиная с XVI века, нас слишком часто пытались убить.
Я вырос, рассматривая боевые награды своих дедов, полученные во время Второй мировой. В семейных альбомах их пожелтевшие фронтовые снимки и фотографии уничтоженных немцами родственников стояли рядом. Я знал, что Германия и немцы — это война, концлагеря и гетто, ямы с трупами на окраинах украинских местечек, расстрелянные в Калиновке прадед и прабабка, множество уничтоженных дальних родственников, сгинувший на фронте брат моего деда по матери... Это невозможно простить, забыть и сбросить со счетов. Те из моих родственников, которые во время Второй мировой войны были детьми, до сих пор не в состоянии слушать немецкую речь — даже если это речь диктора телеканала ZDF. «Как ты можешь смотреть на этих фашистов!» — кричала моя бабушка, увидев, как ее внук смотрит по телевизору матч Чемпионата Европы по футболу 1988 года между командами СССР — ФРГ. В 1941 году, по дороге в эвакуацию у нее на руках умерла трехлетняя дочь Фаня. После этого она два года не писала своему мужу — боялась, что от отчаяния он полезет под немецкую пулю...
Мне понадобилось совершить более десяти поездок в Германию, чтобы отделить прошлое от настоящего настолько, насколько это вообще возможно для человека с хорошей памятью. Я понял, что мне нравятся чистые улицы, ухоженные города, приходящие вовремя поезда, сидящие в кафе старики, бутерброды с селедкой, спокойно живущая еврейская община и первоклассные музеи. На улицах стоят мемориальные доски с именами погибших евреев, а возле многих еврейских домов хорошо видны металлические тротуарные плитки, на которых можно прочесть еврейские имена и фамилии, а также узнать дату депортации этих людей в лагерь уничтожения. Черт знает почему, но в Восточной Европе всего этого нет — за исключением музеев, в которых вы не увидите ничего, что было бы связано с еврейской общиной. Не верите — сходите в Музей истории Украины или в Музей истории Киева — там нет места для моего народа. Зато на стенах наших домов рисуют свастики и магендавиды в петле, которых я ни разу не видел в Берлине, Франкфурте, Ганновере, Гамбурге, Дортмунде, Мюнхене, Билефельде, Любеке…