Автохтоны
Шрифт:
Он отхлебнул еще пива и почувствовал, что отпускает. И тут же спохватился:
– Моя мобила! Я ее уронил. Потерял.
– Ну потерял и потерял. – Упырь флегматично пожал плечами. – Иногда что-нибудь потерять полезно. Вот, к примеру, Поликрат, слышал про такого?
– Лучше пожертвовать малым, – наставительно произнес Мардук, – чем всем.
Она прошла мимо, задев его бедром. Сильные ноги, сильные бедра, обернутые поверх пятнистых штанов черным фартуком… Черная косынка. Черная, а не красная, и опять непонятно, какого цвета у нее волосы.
Тогда, в сером похмельном дневном свете, она показалась неподдельной. Надежной, как грубый холст или некрашеное
– Я думал, вы оформитель.
– Когда заказы есть, оформитель. – Она пожала широкими плечами.
Ему хотелось задеть ее, и он сказал:
– Посчитайте нас, пожалуйста.
– Я не обслуживаю этот столик. Митро посчитает.
Повернулась и пошла прочь, равнодушная и величественная.
Он словно смотрел пьесу разъездного театра, настолько бедного, что один и тот же актер вынужден выходить то в роли камердинера, то пристава, то романтического любовника.
– Ну что, брат, – сочувственно сказал Упырь или, может, Мардук, в этом гниловатом желтом свете он перестал их различать, – посчитаемся и поехали, что ли.
Пока его не было, она разрисовала последнюю стену. Значит, больше не придет.
Широкоплечий мужчина в рубашке с распахнутым воротом держал за руку крупную женщину. Короткое платье колоколом открывало круглые колени и сильные тяжеловатые икры. За спинами у пары виднелась половинка солнца с расходящимися лучами. Дети так рисуют. И художники-плакатисты. У женщины было грубоватое лицо кариатиды.
Если бы он был героем детективного романа, в росписи обязательно нашелся бы намек, зашифрованное тайное послание лично ему. Пиктограмма, скажем, или буквы, замаскированные под завитки кудрявой нивы. Но никаких тайных знаков в неуклюжих, гротескных фигурах он обнаружить не смог. Может, не так смотрел?
Он стащил влажную рубаху, осмотрел прореху. Длинная, с торчащими махрами ниток, – грязные махры, грязные края, то ли ржавчина, то ли бурая глина. Правда, что ли, сделать прививку от столбняка? Спину саднило. Он натянул чистую футболку и с минуту постоял, раздумывая. Было совсем тихо. Куда подевались Мардук с Упырем? Только что гремели своими ножищами, что-то гулко шлепалось на пол… Спят? В обнимку? На разных койках? Ушли в какое-то еще тайное место? В гей-клуб, например. Или гей-клуб – не тайное место?
В голове мешалось, как при легком жаре, когда мгновенные яркие сновидения путаются с реальностью. Он уже и сам склонялся к тому, что стал участником розыгрыша, мистификации… Что-то она подсыпала в этот его кофе. Может, и любовь на козетке ему привиделась? Упырь тоже в деле. Наверное. Иначе откуда бы он там взялся?
Это шок, сказал он себе. Это организм так реагирует на разодранную спину. На маленькую женщину, вцепившуюся ему в плечи острыми коготками, на ее мелкие острые зубы, прикусившие ему основание шеи… А ведь она плохая любовница. Страстная, но плохая. Занятая только собой, забывающая о партнере.
Он натянул свитер поверх футболки, взял ноут и пошел в холл, поскольку в холле вай-фай тянул хоть как-то.
Она и после смерти пряталась в тень. Почти никаких упоминаний. Разве что одна старая литературная волчица, жесткая, злая, умная, знаменитая, удачно улизнувшая из холодного голодного Петербурга, прожившая в эмиграции долгую и относительно счастливую (хотя бы уже потому что долгую) жизнь, бегло упоминала ее в своих мемуарах, воспроизведя фамилию, видимо, со слуха. «Крутилась там и некая Корж, поэтесса слабенькая, глубоко
Фейерверк над крышами рассыпался алыми, изумрудными перьями, в самом сердце огня вырос и опал пульсирующий цветок. Раздалось приглушенное хоровое «ура!».
Он покачал головой и вырубил ноут. Знобило все сильнее. Из-за царапины? Это ведь царапина…
– У вас йод не найдется? Должна быть аптечка.
Сонная Вероничка выглянула из-за конторки.
– Где-то есть… – сказала она неуверенно. – О! Нашла!
– Не поможете? А то я спину содрал и сам никак…
Неловко, но сегодня он побывал и в более щекотливых ситуациях. Просто праздник какой-то. День интимных услуг.
– Кто это вас так?
Он не видел, что она там делает, потому что стоял, подняв локти и подтянув задранную футболку и свитер вверх. Но щипать начало снова.
– Собака вроде.
– Здоровая. Прыгнула, что ли?
– Да. Откуда, я их тут вообще не видел. Одну только. Маленькая, уши торчат. В попонке. Их, кажется, называют папильон, таких собачек.
– А, это, наверное, пани Агаты собачка!
– Да, пани Агаты.
– Тут, в центре, собак не любят. Грязь от них. А у нас туристы. Мэрия штрафует. А в пригородах полно. Идешь вечером, асфальт разбит, темно, лужи, заборы глухие. И собаки. Лают, лают… Воют.
Еще одна ракета осыпала крыши золотым, мерцающим снопом колосьев.
– Вы там живете?
– Жила, – сказала она неопределенно. – Ну вот, все в порядке.
Он опустил футболку, оправил свитер.
В блюдечке у конторки молоко было свежим, но уже подернулось желтоватым жирком. Если кошка его не пьет, зачем они вообще его наливают? И где кошка?
– Спасибо. Вас ведь Вероника зовут?
– Да, – сонные глаза не выразили никакого интереса.
– Скажите, а есть такое место, где собираются антиквары? Старые книги, монеты…
– А, это сразу за монастырем Сакрекерок. Там такая каменная стена в тылах, они там каждый день собираются. Только это утром надо. Они к полудню уже уходят.
– Спасибо, – сказал он. – Огромное вам спасибо. За все. Я, пожалуй, пойду спать.
– Спокойной ночи, – сказала Вероничка равнодушно и отвернулась.
Он перепрыгнул через канаву, прорытую поперек улицы – вчера ее еще не было, – и мышцы туго напружинились, и это было приятно. Дальше будет еще веселее. Дальше будет погоня и теплое, соленое, ударяющее в ребристое небо, щекочущее горло… Уже сейчас его перышком щекотало предвкушение, горячее и влажное. В животе сжалось и распустилось, сжалось и распустилось, словно бы второе сердце.