Автопортрет художника (сборник)

Лорченков Владимир Владимирович

– Алло, Лоринков, это Воронин, ну, президент. Что, удивлен, небось?

– Ага блядь, сейчас только договорю с Путиным по второй линии, – сказал я.

– Путин третий день в Давосе, дико занят – сказал он, – как ты можешь с ним разговаривать?

– А откуда тебе знать, что он в Давосе? – спросил я.

– Так я же президент, – явно теряя терпение, сказал он.

– А я Папа Римский, – сказал я, и повесил трубку.

Второй звонок раздался через минуту. Я мстительно позволил

Матвею взять трубку и он повторил курс лекций про Человека-Паука.

– Ну бля? – сказал я, когда пацан выговорился и дал мне завладеть аппаратом.

– Блядь, говорю же тебе это я, президент, – сказал он.

– Ну да бля, – сказал я, – а я Па…

– Хочешь, докажу? – крикнул он, явно опасаясь третьего раза.

– Валяй, – сказал я.

– Ты сейчас стоишь в бирюзовой майке и синих джинсах возле окна, в руке держишь книгу, «Голливуд» Буковски, блестящая такая обложка, рядом твой сынишка, прелестный пацан, только не давай ему трубку больше ха-ха, и в руке у него маска Человек-блядь-Паука, а перед вами табуретка, а на ней тарелка с кашей, и ты морщишься, потому что сосед снизу, пьянь сраная, снова орет на балконе песни…

– Ну и что, – сказал я, – может, ты псих с биноклем, может ты…

– Близко, – говорит голос в трубке, но я все больше понимаю, что это и правда он, – не бинокль, а оптика. И гляжу не я, а снайперы.

– Снайперы? – говорю я. – На хера?

После чего все понимаю, и падаю на сына на пол. А в трубке что-то хихикает, после чего раздаются два хлопка, и пьяная песня соседа прерывается. Телефон пиликает снова. Я приподнимаю голову, и беру трубку. Жму кнопку «принять».

– Глянь теперь с балкона, – говорит он.

– Глянул, – говорю я, глядя на продырявленное тело соседа, валяющееся внизу.

– Это ему, суке, за то, чтоб не шумел под твоими окнами, – говорит президент, – ты ведь писатель у нас, да? Все-таки покой нашего великого земляка надо беречь, так ведь?

– Так ведь, – говорю я.

– Так что, встретимся? – говорит он. – Ну, хотя бы за то, что я подарил тебе вечер тишины.

– Ладно, – говорю я.

Сдаю сына вернувшейся из магазина жене, и еду в президентский дворец. На всякий случай отправяю парням из нашей не зарегистрированной партии сообщение. «Позвал на беседу Воронин, не шучу, если не позвоню после 20.00, звоните в посольства, ООН и похоронную службу».

Ответ со всех телефонов приходит быстро. Одинаковый.

«Блядь, да не сцы ты. Папа просто поговорить желает. Майор госбезопасности Вылку»

ххх

У дворца меня уже ждали – была расстелена потертая ковровая дорожка. По бокам ее даже выставили пару-тройку плюгавых – как все в Молдавии, как САМА Молдавия – карабинеров. А президент выглядел точно таким, как его описывает – и показывает – опозиционная пресса. Одутловатым алкашом, с искривленным, будто от запора, лицом. Небритым, да еще и щетина седая. Я даже потрогал свою аккуратную черную бородку. И Ирину мысленно поблагодарил, потому что она умудряется следить за тем, чтоб я не слишком много пил, закусывал, и не был толстым. Блядь. Иногда мы просто-таки играем в Чарлза и его подружку, как они играли в Скотта и Зельду. Ну, пока я из-за этого не толстею, можно и поиграть. В углу сидел один из советников. Как там его фамилия? Ткач… Ткачик? Ну, что-то в этом роде. Советник явно злился.

– Ревнует, – сказал мне Воронин, и шутливо чмокнул воздух.

– Вы хотите сказать, что все вы здесь пидоры? – решил сразу атаковать я. – А то блядь это новость! Ребя…

– Да хорош митинговать блядь, – поморщился, что его явно не украсило, президент. – Хорош блядь читать нотации, лекции, обращения. Я все, что вы понаписали, читал. Трибуны, блядь.

– И, – говорю я. – Ударение на «и». ТрИбуны. Трибуна это такая хрень из дерева, с которой вы чушь несете.

– А ты, блядь, на моем месте нес бы что-то поумнее? – спросил он, и начал наливать.

Я вспомнил пару своих выступлений на публике. Блядь.

Он был прав.

ххх

После второй – я говорю о бутылке, конечно, – все было значительно проще. Я следил за тем, как он разливает, знаем мы эти фокусы, но, вроде, пили они то же, что и я, так что, если умрем, так вместе. Но Президент не собирался умирать. Он ораторствовал.

– Думаешь, мне блядь приятно? – говорил он. – Думаешь, я не понимаю, что выгляжу, как мудак, говорю, как мудак, думаю, как мудак, и что поэтому я мудак и есть? Конечно, блядь понимаю.

– Конечно, мы понимаем, – поддакнул советник.

– Молчи, мудак! – рявнул Воронин.

– Точно блядь, – злорадно сказал я, – пусть молчит мудак!

Советник вроде как и обиделся, но президент потрепал его по щеке и сказал, что завтра можно будет отыграться, и рассказать в интервью, что он, советник, никому – даже президенту! – не позволяет с собой панибратствовать.

– А сейчас сиди и не пизди, мудак! – сказал он, после чего обратился ко мне. – Так о чем мы?

– Вы мудак, – повторил я, – и сами это прекрасно понимаете.

– Ага! – воскликнул он. – Ну и ты же понимаешь, что у меня нет выбора. Взгляни на них. На эту блядь Молдавию, эту блядь республику, это блядь так называемую страну, на этот блядь так называемый народ. Посади на мое место завтра колхозника какого-нибудь. Или вот любого моего советника. Думаешь, он меньше спиздит?