Айсолтан из страны белого золота

Кербабаев Берды Мурадович

барханах, говорит:

— Нет, этого уж не догонишь! Ускользнул,

красавец!

Один джейран лежит недвижимо, подогнув под

себя передние ноги, уткнувшись рогами в землю.

Другой бьется, закидывая голову, поднимая тонкую,

светлую пыль маленькими копытцами.

Бегенч первым выскакивает из машины и бежит

к животному с ножом в руке. Аннак, у которого на

неге есть отметина, оставленная когда-то острым

копытом джейрана, кричит

Бегенчу:

— Берегись! Хватай его за рога!

Быстро перерезав джейранам горло, они

вспарывают им животы, вытягивают внутренности; потом,

взвалив на плечи, переносят в машину.

Машина пересекает холмистую песчаную степь,

поросшую сухой, острой, как иглы дикобраза, травой —

ылаком. Одиноко стоящие саксаулы простирают

над землей свои узловатые ветви. Ветер шелестит

в кустах селина, похожих на пучки осоки, покачивает

их тонкие, прямые стебли. Суслики, испуганные

шумом машины, прячутся в норки; широко расставляя

мягкие лапы, вертя длинным хвостом, убегает варан,

выражая свое недовольство сердитым шипением.

Вертлявые маленькие ящерицы выскакивают прямо

из-под колес. И по всей степи на мягком песке

барханов отчетливо видны следы лисиц, зайцев, барсуков,

птиц... Большая серовато-коричневая змея нежится на

пригреве, приподняв плоскую голову.

Вдали уже видны отары овец. Сначала они

кажутся сплошным темным пятном, которое постепенно

превращается в живую, шевелящуюся массу. Поглядев на

часы, Аннак говорит:

— Вот это дело! А шести еще нет. Добрая

машина, тоже не любит зря время терять.

— Да, хорошо прокатились, — подтверждает Бе-

генч.

Он потягивается, расправляя затекшие мускулы,

с удовольствием поглядывает по сторонам.

Стриженые каракулевые овцы мирно пасутся,

рассыпавшись по степи, наслаждаясь обилием пищи на

новых, нетронутых пастбищах. Полугодовалые

ягнята, не достигшие еще степенной величавости взрослых

баранов, ведут себя шаловливо, как и подобает их

возрасту и добродушно-жизнерадостному нраву.

Курчавые, глянцевитые шкурки их блестят, как обмазанные

маслом. Еще не налившиеся жиром, заостренные

книзу курдюки способны вызывать только жалость рядом

с полновесными курдюками старшего поколения.

Огромные злые псы с обрубленными ушами и куцыми

хвостами спокойно лежат около чабанов и подпасков,

положив головы на вытянутые передние лапы, но,

завидя машину, движущуюся по степи в облаках

серой пыли, с заливистым лаем бросаются ей

навстречу. Окружив

«газик» со всех сторон, они наскакивают

на него, отлетают в сторону, снова наскакивают,

оскалив зубы в яростном лае, и так провожают машину

до чабана.

Чабан, кряжистый, квадратный, обуглившийся под

солнцем, стоит, широко расставив ноги, и читает

газету, шевеля длинными, свисающими на подбородок

усами. На нем опрятный, подпоясанный кушаком

чекмень; небольшая бородка аккуратно подстрижена.

Заслышав лай, он поднимает голову, роняет газету

и, размахивая палкой, кричит на собак:

— Прочь, прочь пошли, дурные! Хозяев не

признали!

— Здравствуй, друг. Как дела. Здоров? —

спрашивает башлык, вылезая из машины.

— Спасибо, товарищ Аннак. Пока не жалуюсь.

— Овцы как?

— Гляди сам.

— Да с виду хороши. Ну, а насчет болезней как?

Черрык не донимает?

— Так откуда ж он возьмется, товарищ башлык?

Разве мои овцы по жнивью гуляют? Зерном

объедаются?

— Да, пастбища у тебя чистые, нетронутые. Ну,

а в каких отношениях ты с волками?

— Я, товарищ Аннак, сказать по совести, с ними

связь почти потерял.

— Что ж, совсем не заглядывают?

— Так, наведываются помаленечку — по два, по

три, да мы их не жалуем, вот они и обижаются, —

угощения нет.

— Значит, ты доволен охраной?

— Да, хлеб не даром едят.

Ответы чабана явно по душе башлыку, но ему

хочется попытать его еще:

— А шкуры есть у вас?

— Как говорится: пока отара дойдет до сотни,

шкур перевалит за тысячу. Ну, и у нас несколько

шкур наберется.

— Акт составляли? Сколько зарезали баранов?

— Сколько околело, столько и в акт попало.

— А тех, что завфермой зарезал, сколько?

— Это, товарищ Аннак, ты сам, верно, лучше

знаешь, а мне не известно.

— Как же это так — тебе не известно?

— Да, думаю, не больше того, что председатель

колхоза в своей бумажке показал.

— Ишь ты! Хм... Ну, а как жизнь у вас тут?

В чем нехватка?

— А ни в чем. Всего хватает.

— Стадо в чем нуждается?

— Стадо-то? Стадо — оно ни в чем не

нуждается... Вот только вода далековато. Мы сейчас идем на

два перевала. Когда баран двое суток не пьет воды,

от этого, сам знаешь, пользы мало.

— И здесь нужна вода! Слышишь, друг! Там

напоил — теперь тут плачут! Когда ж у меня будет во-

да, вода, вода?! Так, чтобы уж больше из-за нее