Азбука литературного творчества, или От пробы пера до мастера Слова
Шрифт:
Потому что если нет, то надо выяснить, ч е м платит читатель за несостоятельность авторского подхода.
Пелевин не справляется с темой. Это однозначно. Хотя бы потому, что совершает кардинальную ошибку: он преподносит буддизм как н е г а т и в н о е, а не позитивное учение. И, следовательно, изначально не признает ничего лучшего в этом мире: он утверждает иллюзорность реальности мира и, следовательно, всех тех материальных и духовных вещей и ценностей, которые в нем существуют. Он не понимает того, что прекрасно понимал Гаутама Будда: истинное осознание великой истины, к которой должен прийти адепт буддизма, происходит только через возвышение и облагораживание натуры, через позитивное усилие, а не огульное отрицание чего бы то ни было. А что Пелевин? "Сила ночи, сила дня — одинакова х…я". Это фраза из "Чапаева и Пустоты". И она полностью совпадает с мировоззренческим подходом автора.
Но это — не главная причина несостоятельности
Пелевин не добивается ничего, кроме этого — наплевательства. Он становится тургеневским Базаровым сегодняшнего дня. Но по-другому и быть не должно. "В одну телегу впрясть не можно коня и трепетную лань": невозможно сочетать остросюжетность с основательностью изложения постулатов мировой религии. Он не рассказывает об истоках буддизма, о великом сострадании к человечеству, которое испытал основатель буддизма принц Сиддхартха Гаутама перед тем, как двинуться в Путь, о трех великих принципах "восьмеричного пути" — правильной речи, правильных поступках и правильном образе жизни — нравственной основе учения. Пелевина вовсе не волнуют вопросы нравственности. Он их обходит. И в результате читатель получает нечто хулиганское, очень легкое и свободное. Наплевательское. Ура! Именно поэтому, кажется, проблемная молодежь является одной из наиболее широких читательских групп, знающих и любящих Пелевина: после чтения его книг жизнь кажется проще.
Дальше — больше. Пелевин понимает, что не справляется с задачей. А на прямую проповедь не решается — преступать законы жанра нельзя. Его герои не могут серьезно и кропотливо заниматься буддизмом на страницах книги: читатель уснет. Поэтому они достигают измененных состояний сознания и осознания истин через алкоголь и наркотики. Его герой Петр Пустота из "Чапаева и Пустоты" с первых страниц романа начинает хлебать водку с кокаином, потом к нему присоединяется Чапаев и Котовский с огромными бутылями с самогоном; Татарский из "Generation П" постоянно втягивает "в два сопла" кокаин, глотает таблетки ЛСД, периодически напивается как свинья, жует мухоморы. При этом герои Пелевина ведут теософические споры, попадают в иные миры, разговаривают с неведомыми существами и открывают для себя дороги к освобождению сознания. По существу, — сделаем акцент еще раз — Пелевин не проповедует буддизм как таковой ("срединный путь", "восьмеричный путь", преданность, дисциплина, очищение, нравственность, медитации, поклонение Будде и т. д. и т. п.): ему интересны результаты, которые достигают адепты учения. И вот к этим результатам — познанию Абсолютной Пустоты через сопутствующее познание иных, интереснейших, страшных и прекрасных миров — Пелевин ведет читателя, но кратчайшим путем. Водка, кокаин, цинизм, наплевательство на все лучшее, равно, впрочем, как и на все худшее, в этом мире. Пелевин настолько увлекается процессом, что очень часто забывает о физическом состоянии своих героев. Они у него не страдают от похмелья, их мало тревожит абстинентный наркотический синдром. А тем не менее, судя по тем дозам алкоголя и наркотиков, которые употребляет, например, Татарский, он должен существовать в книге только в качестве неподвижного и стонущего мешка с костями, подлежащего срочной госпитализации.
Но Пелевин не был бы настоящим писателем, если бы не чувствовал, что нарушает принцип достоверности излагаемого. И поэтому он исправляет свою ошибку, педалируя на другое. Его герои — раз уж они поставлены в положение солипсически мыслящих пьяниц и наркоманов, — очень достоверно следуют общеупотребительной пьяной лексике. Мат, грязная брань, циничные анекдоты и обороты речи — яркая примета книг Виктора Пелевина. Цитировать не решаюсь. Откройте любую из его книг наугад и вкусите от плодов творчества…
"Круто пишет"… Мне кажется, что если мы говорим о Пелевине, как о писателе, модном среди наших молодых идиотов с Арбата и "Манежки", то можно себе представить, к а к мессианские порывы Пелевина работают в их сознании.
У творчества Виктора Пелевина есть еще одна грань, обойти которую вниманием — значит упустить существенное. Пелевин незрел как истинный буддист. Он ведет себя как воинствующий неофит. Он демонстрирует неординарную преданность учению и позволяет себе обливать грязью христианство. Его "Затворник и Шестипалый" — скабрезная пародия на евангельскую историю. Он топчет те вещи, которые испокон века являлись святыней для поколений и поколений русских людей. Да и не только русских. Христианство — это и православие, и католики, и протестанты, иезуиты, лютеране… Это люди, верующие во Христа во всем мире. Пелевин не оставляет от христианской идеи камня на камне. Ему наплевать на искреннюю веру миллионов. Ему не приходит в голову, что если христианство занимает столь значительное место в мире, если оно т о т а л ь н о значительно, то оно не может не нести в себе истины. Вот как понимает отношения Бога и человека, раскаяние и всепрощение один из его героев — бывший зэк: "Но кум (читай "Бог". — Прим. авт.) тебе срок скостить может, особенно если последним говном себя назовешь. Он это любит. А еще любит, чтоб боялись его. Боялись и говном себя чувствовали. А у него — сияние габаритное, крылья веером, охрана — все дела…" И не стоит обольщаться: слова зэка — не мнение изломанного и извращенного героя, это мнение автора, ибо отрицание догматов христианства — один из рефренов во всех его произведениях.
Я не хочу вдаваться в теософические дискуссии. Возможно, что с точки зрения изощренной ментальности буддиста христианское учение не выдерживает никакой критики. Но ведь существуют надрелигиозные учения, в которых буддистская идея со всей своей сложностью и парадоксальной логикой компетентно и совершенно адекватно осмысляется и также подвергается сомнению. Но при этом не отвергается, а обнимается пониманием и ей с уважением отводится то место, которое она должна занимать в глобальном видении вещей. Пелевин же цинично и зло воюет, используя свой немалый литературный талант, компетентность современного образованного человека, сарказм, интеллект. Для чего? Разве Гаутама Будда позволил бы себе сегодня начать беседы об Абсолютной Пустоте с грязной ругани в адрес индуизма, мусульманства или христианства?
Получается, что Пелевин, выдавая вексель на истинное осознание себя, мира и жизни, мало что понимает…
Таким образом, можно констатировать только одно: литературное мессианство Пелевина — абсолютно провальное мероприятие. Автор пытается наиболее простым способом достучаться до сознания читателя и подает ему облегченную версию буддизма, буддизм "занимательный". И не решает свою суперзадачу, а достигает обратного. Он не "очищает" (общеупотребительный буддистский и индуистский термин) сознание читателя, а, скорее, загрязняет его. Он сваливает в одну кучу циничную брань, наркотики, отрицание всего и вся, агрессивное и безжалостное попрание чужой веры и обрушивает все это на страницы своих книг. И можно было бы не обращать на это внимания: мало ли существовало циничных авторов и кануло в Лету? Но Пелевин искренен и силен. Он "интересен", талантлив и популярен. Он действует решительно и с неколебимым сознанием собственной правоты. Его читают и будут читать. "Самый загадочный", "круто"… Читать и не понимать, что же на самом деле происходит в книгах Пелевина и с теми, кто держит эти книги в руках.
Что происходит. И какая ведется работа, когда Виктор Пелевин с непринужденностью талантливого профессионала втягивает своего читателя в действо повествования.
Графы и графоманы: о чём мы спорим?
После долгих размышлений я решил, что мне следует стремиться к ясности, простоте и благозвучию…
Та дискуссия, которая разгорелась на страницах "ЛР" вокруг оценки некоторых аспектов творчества Льва Николаевича Толстого (статьи Святослава Логинова "О графах и графоманах" (2002, N4), "Как же графу не быть графоманом?" Михаила Дунаева, письмо Александра Ракова "Протестую!" (2002, N7), статьи Сергея Романова "Лев Толстой и пустота" ("ЛР", 2002, N9), Виталия Кирпиченко "Всё смешалось в доме" ("ЛР", 2002, N11) и Анатолий Иванова "Несостоявшийся гений" ("ЛР", 2002, N15) имеет принципиальное значение. И не столько потому, что в ней ведётся борьба мнений вокруг имени великого русского писателя, а потому, что эта дискуссия поднимает три важнейших вопроса современного литературного творчества: отношение современника к наследию классиков, выбор языковых средств литературного самовыражения и вопрос этики в литературе, вопрос этической ответственности писателя за то, "как слово наше отзовётся". Об этом и поговорим.