Азиаты
Шрифт:
— Узнаешь, джигит, своих коняжек? Вишь, какие стали. А привёз ты их с того берега — смотреть не на что было…
Наконец, пригласили туркмен к самой императрице. В императорской зале гостей усадили за стол, Елизавета Петровна, войдя в залу и приняв от всех поклоны, пригласила вновь усаживаться, и сама расположилась напротив.
— Кажется, пребывание ваше, господа туркменские ханы, в столице российской идёт к концу… Довольны ли вы городом Петра Великого и гостеприимством нашим?
Камбар-бек поднялся, поклонился и долго благодарил императрицу за всё увиденное и услышанное, за подарки, полученные от господ. Елизавета, выслушав перевод, сказала
— Скажите своим ханам, что и у меня для них припасены подарки.
С этими словами она посмотрела на камергера, и тот положил на стол перед императрицей пять позолоченных футляров. Елизавета Петровна открыла один, достала из него круглые золотые часы.
— Ну так, извольте получить, кто из вас первый…
Поочерёдно приняли из её рук футляры Камбар-бек, Онбеги-Суергап, Кара-Батыр, Шаныкнияз-Батмр и Арслан.
Императрица велела канцлеру зачитать её указ, и Бестужев-Рюмин огласил её повеление: «Отправляющихся из Санкт-Петербурга туркменских ханов — старшин пропускать вплоть до Астрахани и далее на Мангышлак благочинно и безропотно. А коли денег кормовых до Мангышлака у них не достанет, то дать им, на сколько потребуется. Желала императрица, чтобы туркмены, вернувшись к себе, старательно занялись освобождением из плена российских подданных, которые содержатся в неволе у азиатов, а за каждого пленного выкуп платить от пяти до десяти рублёв… Которые же из того туркменского народа от Мангышлака или Яицкого городка будут приезжать в Астрахань морем с прошением, чтоб их тут допустить жить вечно, таковых принимать и приводить к присяге…» Когда канцлер окончил чтение, императрица добавила от себя:
— Много у нас на русской земле туркменцев живёт: на Куме и на Маныче, в Астраханской степи, и близ Дона, в селе Красный Яр. А будут туркмены ещё переселяться— и их с большим удовольствием примем. Но самую туркменскую землю с её народом брать в подданство российское пока рановато… За сим благодарствуем, что посетили государство нагие и тем самым закрепили дружбу двух народов…
На другой день туркменское посольство выехало из Санкт-Петербурга, сопровождаемое почётным эскортом, составленным из гвардейцев двора её императорского количества.
Вновь потянулась бесконечная дорога с частыми грозовыми дождями и громовыми раскатами. Теперь ехали много быстрее, меняя лошадей на каждой станции. Спешили домой и мыслями обгоняли самих себя на тысячу вёрст. Ханы то молчали, задумчиво глядя на русские равнины и леса, то говорили о своих мангышлакских степях, о Каспийском море, о Тюбкарагане. Хоть и не добились они того, о чём мечтали, но получили полное право держать в своих руках торговлю с астраханскими купцами. Отныне астраханские купцы, которые будут приезжать на Мангышлак, должны адресоваться только к ним, четырём старшинам, побывавшим в гостях у русской Императрицы Елизаветы.
Арслан по-прежнему ехал в одной коляске с Камбар-беком, сдружился с ним и слушался его, словно старшего брата. Уже после двухдневного отдыха в Москве, когда выехали на Рязань, видя, как нервничает Арслан, хотя и не показывает виду, Камбар-бек сказал:
— Не раздумывай, парень, бери её вместе с сыном. Не страшись гнева отца и матери. Если и поворчат родители на твою русскую жену, то от их ворчания она хуже не станет. Мы живём далеко от России, да и то русских жён от себя не гоним. Сколько пленниц у нас голубоглазых, и у всех по три-четыре ребёнка. А вам, арзгирцам, живущим рядом с русскими, сам Аллах велел брать их в жёны.
— Так я и надумал, —
— Вот это правильно, джигит! Я обязательно к тебе в гости приеду. А если не откажешь, то поселю в твоём Арзгире хотя бы одного своего сына: у меня их четверо.
— Рад буду, Камбар-ага, клянусь Аллахом! Будем ездить друг к другу, а от этого связи наши с Туркменией только окрепнут…
В Рязани вновь остановились на постоялом дворе. Ханы пошли вверх по лестнице в гостиницу, а Арслан сразу в корчму, чтобы поскорее увидеть Юлию. Вошёл, а там тихо, только мухи жужжат. Прошёл по коридору, толкнул дверь в комнату Юлии — закрыта. Постучал — никто не отзывается. Стал Арслан стучать сильнее. Тишина в её комнате напугала его. Кинулся он во двор, к конюшне. Там горничную увидел, она набивала соломой мешок и, увидев его, разогнулась:
— Кого тебе, господин хороший?
— К Юлии я заехал… Разве не помнишь меня, старая? — У Арслана от волнения пересохло в горле и предчувствие нехорошее появилось. Мысль подлая, словно чёрная молния, ударила в голову, и голова заболела.
— Поздно приехал, милок… — Горничная покачала головой. — Опоздал малость… Месяца ещё не прошло, как схоронили её…
— Да брось ты, бабушка! Шутишь, наверно?! — Сердце у Арслана защемило больно, дышать стало нечем.
— Нет, не шучу, — скорбно выговорила старуха. — Схоронили Юленьку, отмаялась. Муж её, пьяница беспробудный, ножом зарезал. В спину, гад, вонзил, когда она сидела в корчме с купцом Евдохимым…
— Но почему с купцом… почему с Евдохиным?! — возмутился Арслан.
— Так, продала Юлия свою корчму этому купцу. Сели, чтобы обмыть куплю-продажу. А мужа перед этим согнала она со двора. Согнала, а ему идти некуда, опять явился пьяный. Узнал, что продала она корчму и к другому ехать собирается, ну и порешил. Подошёл тихонько сзади с ножом, ну и… прямо под лопатку, в самое сердце…
Арслан сел на мешок с соломой, уткнулся лицом в ладони и просидел так с час, а то и больше, пока горничная не потревожила его.
— А сын её где? — спросил Арслан.
— Кто знает, — отозвалась она недоуменно. — Здесь сначала крутился, а потом, сказывают, вроде бы отца разыскивать поехал. А кто у него отец, где живёт — этого я знать не могу…
Арслан только заглянул в комнату к Камбар-беку, вещи свои взял и отправился па пристань. Лёд недавно тронулся, корабли уже на Астрахань пошли. На первом же шкоуте, причалившем здесь, отплыл он в Казань и через несколько дней был в низком домишке Юлии, где жила её мать. Сморщенная старушонка, убитая горем, встретила его, не зная, кто он и откуда появился. Арслан решил не выкладывать ей всю подноготную о связи своей с Юлией. Войдя в комнату, разглядывая икону в углу, спросил:
— Сын её, Руслан, где?
— Да ведь, дурачок, отца поехал разыскивать. — Бабка всхлипнула и заплакала в голос. — А какой у него отец, где его искать — один Бог ведает.
— Я дал ему адрес, — чётко выговорил Арслан. — Я и есть его отец. Тот самый джигит-сейис, который приезжал к Волынскому объезжать его кабардинских скакунов…
— А объездил его возлюбленную. — Бабка перестала плакать, с интересом посмотрела на Арслана. — Вот, стало быть, ты какой… Сколько же разговоров о тебе у нас было, сколько слёз пролила Юлия… Уж как она любила тебя, нехристь ты наш…