Азиаты
Шрифт:
— Сына надо искать — пропадёт он, если в Астрахань направился, — обеспокоился Арслан. — Я ему, уезжая в Санкт-Петербург, рассказал, где живу. Он запомнил… Да и подсказал, как искать аул Арзгир… Но найдёт ли?
Два дня пожил Арслан у Юлиной матери. Уходя, оставил немного деньжат. Обещал о Руслане обязательно сообщить, если он найдётся. И снова был долгий путь на шхуне, пока приплыла она в Астрахань. Арслан не стал терять времени, отправился на базар, где всегда можно было отыскать арзгирских туркмен. И на этот раз он нашёл земляков в ряду, где продавались овчины, кошмы и козья шерсть. Дорогой тесть Нияз-бек первым увидел Арслана и заорал на весь базар:
— Баи-бой, кого я вижу! Ты ли это, зятёк. Вот не ожидал тебя здесь встретить! Я думал, ты с самой императрицей чай пьёшь, а ты шляешься
— Тише, тише, Нияз-ага, императрица может услышать твой ишачий голос, и тогда слетит твоя голова с плеч! — встретил тестя шуткой Арслан. — Я недавно и в самом деле сидел, с ней за одним столом и пил из золотом чашки индийский чай.
— Врёшь, зятёк, клянусь Аллахом!
— Не клянись Аллахом, когда всего не знаешь, иначе язык отсохнет. — предупредил тестя Арслан. — Я тебе могу доказать, что с самой императрицей рядом был. Вот посмотри, это её подарок, из её рук принятый. — Арслан достал золотые часы и показал Нияз-беку. Тот удивлённо взял их в руки, поднёс к уху, осмотрел со всех сторон и вернул.
— Да, зятёк, с тобой шутки плохи. Ты чего не скажешь — всё у тебя правда. Случаем, с бывшей любовницей губернатора Волынского не встретился в Москве или Санкт-Петербурге?
— Встретился, — тише, с упавшим сердцем отозвался Арслан. — Туда ехал — встретился с живой, а оттуда — с мёртвой.
— Ну вот, опять ты! Я же не шучу, — обиделся Нияз-бек.
— Я тоже не шучу, дорогой тесть. Потом обо всём расскажу… Ты лучше скажи мне, не появлялся ли здесь джигит в армяке и заячьей шапке, очень на меня похожий?
— Нет не встречал, много тут всяких, разве упомнишь. А зачем ты его ищешь?
— Сын это мой… Поехал в Астрахань искать меня, да не знаю, доберётся ли сам до Арзгира…
— Слушай, брось ты меня дурачить… Говоришь, сам не знаешь что! Откуда у тебя взялся сын?! Есть же один в Арзгире!
— Второй тоже есть… от Юлии, и не смотри на меня, как на помешанного, я не вру тебе. Скажи лучше, Нияз-ага, когда в Арзгир собираешься?
— Скажу тебе так, Арслан, если ты вправду сына разыскиваешь, то я готов ехать с тобой хоть сейчас. Если же дурака валяешь — я останусь в Астрахани до самого лета.
— Поехали, дорогой Нияз-ага, время не ждёт.
— Вот это да? Значит, всё правда! — удивился Нияз-бек.
На другое утро выехали из Астрахани, подались старой дорогой на Калаус. Степь калмыцкая, украшенная, словно большими осколками зеркал, озёрцами и лужами, после прошедших недавно дождей была голой и одинокой. Только птицы кое-где стайками взвивались над ней и исчезали в синеве неба. Большинство калмыков ушли за Волгу, другие, крещённые, селились рядом с туркменами. Заговорили о них:
— Императрица Елизавета, хоть и любит повеселиться, но дело своё хорошо знает. Сказала она недавно Алексею Петровичу…
— Кто такой Алексей Петрович? — удивился осведомлённости Арслана Нияз-бек.
— Канцлер российский — пояснил Арслан. — Вот она и сказала ему: «Поселяй на правом берегу Волги только нойонов да зайсангов, которые христианами хотят стать, плати простым калмыком по два с половиной рубля, а знатным по пять рублей».
— Ай, пусть пользуются доброй душой императрицы, а нам и того, что имеем, хватит. Хорошо, что нас на другой берег не гонит, фирман Петра Великого свято исполняется… Налоги только за горло держат, дышать свободно не дают! — рассудил Нияз-бек.
— Везде так в Российском государстве, во всём мире тоже не лучше, — отозвался Арслан.
Дважды путники заночевали в калмыцких улусах, в балках, на подходе к Калаусу, и, наконец, приехали в родной Арзгир. Слезли с коней, бросили поводья мальчишкам, чтобы привязали к агилу, сами направились в кибитку Берек-хана, а из неё вышел навстречу Руслан, руку протянул отцу, как взрослый.
— Молодец! — обрадовался Арслан. — Все мужчины Берекова рода отличаются самостоятельностью… Давай я тебя обниму, а потом поговорим…
Арслан не успел и сапоги снять у порога, а кибитку заполнило всё семейство Берек-хана. Прибежали Наргуль с сыном, мать, сам Берек-хан. Сели к дастархану. Арслан раздал всем подарки, часы показал и бутылку вина достал из хурджуна, подал отцу. Берек-хан на правах старшего раскупорил её, налил в чашки, сказал торжественно:
— Береки —
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
Несколько лет шли непрерывно сражения персидских войск Надир-шаха с повстанцами Дагестана, и с каждым очередным сражением блекло имя легендарного солнца царей. Горные ущелья и пропасти сотнями и тысячами заглатывали персидских воинов, а бурные реки перемалывали их кости. Надир-шах, сидя в Дербенте, посылал на непокорных дагестанцев, шемахинцев, шекинцев, на восставших грузин и армян всё новые и новые полки, но тут и там терпел поражения. Злоба и спесь властвовали Надир-шахом, и, ослеплённый яростью, он расправлялся со своими приближёнными. Массовые казни сановников не насытили шаха. И далее не было дня, чтобы шах не насладился казнью. Жестокость его заставляла покорно и подобострастно склонить головы царедворцев, но и со склонёнными головами они не переставали мыслить и возмущаться. Росло негодование сторонников изувеченного Реза-Кули-мирзы, поклявшихся отомстить Надиру за его зверства над собственным сыном. Всюду вызывали смуту сказанные кем-то слова: «Мудрость и спесь не могут ужиться в одной голове. Мудрость шаха уступила спеси, а спесь сеет только смерть и разрушение!» Теряя веру в своих сипахсаларов и сановников, теряя войска, Надир-шах приказал покинуть Кавказ. Измотанная и голодная армия двинулась на юг и остановилась в Муганской стопи. Но и тут, в Шекинском ханстве, мгновенно вспыхнуло восстание, поднятое местным предводителем Хаджи-Челеби, засевшим с отрядом в крепости возле города Нухи. Много раз посылал Надир-шах войска на штурм этой крепости, но не сломал её ворот и не разрушил стен. Пришлось отступить ему с крупными потерями. Авторитет «повелителя Вселенной и оси земли» основательно пал. Остатки персидской армии двинулись в центральные останы Персидской державы. Но теперь не победными возгласами встречало население шаха: задолго до приближения персидских войск покидало свои дома и уходило прочь — подальше от «Хранённого зверя», каким представлялся Надир-шах. Войска вступали в сёла, и всюду видели безлюдные дома и опустошённые поля. Люди, собираясь в горах и лесах, призывали к свержению шаха-деспота и возведению на персидский трон нового правителя. Надир-шах душил мелкие отряды восставших, и тем самым не заметив, как вступил в воину с собственным народом. Летописец, бывший с Надир-шахом в его походах, оставил для потомков жестокую запись: «Направляясь из одной местности в другую, он повсюду убивал виновных и невиновных, знатных и бедных, везде сооружал пирамиды из человеческих голов; не было ни одной деревни, жители которой не испытывала бы на себе гнева Надир-шаха». Давно он уже уничтожил бывших своих полководцев и оттолкнул беспомощных в военном деле среднего и младшего сыновой. Оказывал доверие лишь племяннику Али-хану. Его с войсками отправил он в Снетан па подавление вспыхнувшего там мятежа. Шах ожидал победы и только победы, однако прилетела весть, что племянник перешёл на сторону восставших. Отчаянию шаха не было предела. Мечась в своём шатре, словно загнанный зверь. Надир-шах негодовал: «Предатели! Все предатели! Предал меня старшин сын, предал шурин, а теперь и племянник, сын родного брата предал! На кого я могу положиться?! Ни на кого!» И снова в порыве бешенства, он казнил неугодных ему придворных.
Оскорблённый предательством Али-хана, шах решил сам идти в Систан, расправиться с восставшими и наказать жестоко племянника. По пути донесли ему, что восстали курды Кучана: совершены набеги на селения, угнаны табуны лучших скакунов, подвергся нападению один из шахских военных лагерей. Тут же был раскрыт заговор афшарской военной знати, поддерживающей Реза-Кули-мирзу. Шах призвал к себе знатных афганцев и узбеков, чтобы с их помощью расправиться над заговорщиками. Ночью, войдя в свои шатёр и сняв сапоги, чтобы поспать немного, а с утра взяться за кровавое дело, он не думал о том, что и он небессмертен. Но едва он задремал, как услышал как кто-то вошёл в шатёр. Надир-шах вскочил на ноги, и, разглядев силуэты людей, ударил одного, другого наотмашь, а третий вонзил ему нож в сердце. Это был Салах.