Ба
Шрифт:
"Детектор под землёй?" - растерянно думала я.
"Он думает, ты будешь заниматься поиском фоновой тёмной материи, которая присутствует в пространстве, - сжалилась Ба и пояснила.
– Подземные детекторы существуют, чтобы ловить тёмную материю, существующую на нашей планете. Можешь сказать, что доктор Штейн намерена обнаружить признаки тёмной материи в глубоком космосе, оценивая поведение галактик, а для этого под гору лезть смысла нет".
Я кое-как повторила объяснение Алёны, и Михаил скривился ещё больше.
– Здесь не самое лучшее оборудование для таких развлечений, -
– Но попробуйте. Хуже не будет, раз у американцев есть деньги на это.
– А можно спросить, как вы попали в Ла-Силью?
– Как и все остальные, кто работает в чилийских обсерваториях, принадлежащих европейцам, типа Ла-Сильи или Параналь: с проектом-заявкой. У меня свой проект по поиску экзопланет, и со мной два аспиранта.
– По поиску экзопланет?..
– я пыталась вспомнить, не занимался ли этим Петя.
– Просто я вспомнила, что у меня есть знакомый, тоже из России, но сейчас работающий в Германии. И он тоже занимается экзопланетами.
– Ещё одни утёкшие мозги?
– с грустью вздохнул Михаил.
– И как его имя? Может, я слышал о нём?
– Пётр Пряников из Гамбургского университета.
– Пряников! Гамбург!
– воскликнул Михаил.
– Как же, помню! Видел его на конференции в Гамбурге. Но если мне не изменяет память, его выступление было совсем не об экзопланетах, а об ошибках в определении положения звёзд десятой тире двадцатой величины.
– Он немного... сменил сферу научных интересов, - соврала я.
– Вот как?
– задумался Михаил.
– Вообще, я стал понимать, что двух аспирантов мне мало. Если бы руководство Европейской Южной Обсерватории одобрило добавление мне ещё одного помощника, я бы с радостью приютил соотечественника.
– Правда?
– не верила удаче я.
– Конечно, а то скоро русский язык забуду. У меня жена француженка в Брюсселе осталась, да и дети знают французский с английским, а по-русски - кукиш с маслом.
– Тогда вот его контакты, - я быстро нашла в телефоне почту и телефон Пети, а Андреев, записав их, пообещал связаться с ним, если получится.
Конечно, мне было неловко, что Петю могут взять в обсерваторию только из-за того, что он из России, но иногда все средства хороши. Я решила пока что не радовать Петю слабой надеждой, к тому же я бы и физически не смогла ему позвонить: после перелёта в другое полушарие и горного переезда мне хотелось спать без снов, и желательно - лет двести.
Но с соседкой-молодой мамой этого не получалось. Из дома ей регулярно звонили, сообщая о здоровье ребёнка, и я просыпалась от громких разговоров на непонятном языке. Было бы неприлично просить коллегу не интересоваться самочувствием ребёнка, поэтому я героически терпела, пытаясь считать овец, которых видела во снах Ба. Позднее от других сотрудников обсерватории я узнала, что язык, на котором кричала соседка, был венгерским, но в первую ночь её разговоры звучали как призыв Сатаны.
"Получила, чего хотела?" - издевалась Алёна.
"Заткнись. Хоть ты не мешай, Ба", - я заткнула уши подушкой, но это не помогало.
"Не поздно передумать и вернуться в КалТек заканчивать год".
Моя соседка могла кого угодно согнать на другой континент, но я решила так просто не сдаваться. Тем более, что сегодняшний, первый день в Чили оказался очень спокойным, я слышала голос Ба всего пару раз и только в нужное время. Как будто часть Алёны осталась в общаге КалТека и не смогла добраться до Чили. Я бы многое отдала, чтобы это оказалось правдой.
На следующий день рано утром нас отправили в горную обсерваторию Серро-Тололо. Микроавтобусы шли по гладкому шоссе, вьющемуся серпантином на вершину розовой горы высотой 2200 метров. У некоторых начинало закладывать уши, и они жевали специальные таблетки. Нам сказали не закрывать окна, чтобы мы постепенно привыкали к перепадам давления. Говорят, если въехать на вершину горы, ни разу не открыв окно, то стоит затем распахнуть дверь, и потеряешь сознание.
По пути становилось холоднее и холоднее, как будто кто-то включал кондиционер сильнее и сильнее. Скалы здесь оказались совершенно голыми, кое-где росли неизвестные мне растения, но их не поедали ламы и альпаки, фотографиями которых хвалились в КалТеке аспиранты, ездившие в чилийские обсерватории. Лишь одинокие мошки медленно перелетали от травинки к травинке.
На высоте более двух километров лежал тонкий слой снега, и белые мерцающие купала обсерватории я сначала спутала с сугробами. Но затем между маленькими белоснежными буграми появился мерцающий железный купол главного телескопа Серро-Тололо.
– Наш красавчик, телескоп имени Виктора Бланко!
– пояснила доктор Штейн, ехавшая в одном микроавтобусе со мной.
– На нём установлена обзорная камера ДЭКам для поиска тёмной материи. ДЭКам состоит из шестидесяти двух отдельных камер, и твоя, Якуб, задача, выяснить, какие именно из них барахлят.
– Ага, - без энтузиазма откликнулся Якуб, не отрываясь от экрана телефона.
– Правда, сначала мне говорили совсем другое, что...
– И нас туда пустят?
– с восхищением перебила я коллегу, прищуриваясь, чтобы рассмотреть сверкающий на Солнце купол.
– Конечно, мы же здесь теперь работаем!
– с удовольствием заметила Штейн.
Автомобили остановились у телескопа имени Виктора Бланко, и мы быстро добежали по морозу до входной железной двери, похожей на шлюз марсианской станции. Я заметила, что небо на большой высоте приобретало неестественно синий вид, как вода. К горизонту оно светлело до привычного голубого неба, но всё равно создавалось впечатление, что ходишь с цветными линзами на глазах.
– Добро пожаловать, новые коллеги!
– нестройным хором прокричали старые сотрудники, когда мы зашли внутрь.
Скученные столы с пыльными мониторами и полупустыми чашками кофе не создавали впечатления цитадели науки. Доктор Штейн прибыла в Серро-Тололо не впервые и приветствовала всех по имени, а я благополучно забыла имена людей, которые здоровались со мной и рассказывали, как им не хватает новых мозгов.
– Как поживает наша любимая галактика VIRGOHI21?
– Штейн тут же уселась за одно из пустующих кресел и заплавала в местных программах, как рыба в воде.