Баба Капа. Сборник рассказов
Шрифт:
– Кого?!
– Родину! Чижа своего недоделанного любишь?!
– Ну, допустим. И какое вам дело?!
– Никакого, согласна. Просто по субботам я делаю добрые дела.
– Сегодня пятница! – донеслось злорадное. – Приходите завтра!
Вот сучка, подловила! Конечно, сегодня пятница, ей же к терапевту назначено на восемь утра. Надо же было так опростоволоситься! Стареешь, Капа, стареешь.
– Наша жизнь – это сплошной понедельник! – вывернулась бабулька. – Я вот чего хочу сказать: Григорий любит сына, сын любит его, и каким боком
Дверь резко распахнулась.
– Я мать! Понятно! Как я могу быть лишней?!
– Ты – мать! – легко согласилась бабулька. – И ты можешь любить кого угодно, хоть Гарри Поттера, причем тут отношения отец-сын?
– Гриша – неудачник! Чему он может научить сына?
– Охренеть аргумент! А чему твой Чижик может научить? У него же три извилины, все прямые, и все от монтировки!
– Слушайте, вам что, заняться нечем? Не лезьте не в свое дело!
– А тебе Григория не жалко? Хрен с ним, я не знаю, какой он муж, уже и не муж, насколько поняла. Но ведь всегда отцом останется! Ты своей тыковкой соображай! И потом, он уже не бухает. В завязке.
Олеся задумалась. Баба Капа видела, что стена непонимания постепенно рушится.
– Ну-ну, думай! – подбодрила она.
– А с Костей что делать? – лицо Олеси вдруг скривилось, на глазах навернулись слезы.
– Слыхала, дворник в Перми с колокольни навернулся? – неожиданно задала вопрос бабулька.
– К-а-акой дворник? – растерялась Олеся. – Причем тут дворник вообще?!
– Вот и я говорю, причем тут Костя, если речь шла об отце и сыне?! – рявкнула бабуля.
Олеся вдруг судорожно всхлипнула и взорвалась отчаянным рыданием, звонким эхом отражающимся от подъездных стен. Села прямо на пол, уткнулась лицом в ладони.
Баба Капа вздохнула. Кто о чем, а лысый о расческе…
Зашла в прихожую, присела рядом с ней. Задумалась, слушая судорожные всхлипы. Не любила она все эти индийские кинофильмы в российских реалиях. И в индийских – тоже. Соплежуйство одно на почве несчастной любви.
– С сыном-то разрешишь ему видеться? Да и мальчонка тянется.
Олеся закивала, пряча лицо в ладонях и содрогаясь. В принципе, бабуля выполнила свою миссию, можно и уходить. Она встала.
– Не уходите, пожалуйста, – Олеся вдруг схватила ее за руку. – Посидите со мной. Мне так одиноко…
***
Слезы струились Ниагарским водопадом по широкому веснушчатому лицу Олеси. С глухим стуком падали в тарелку с квашеной капустой.
Баба Капа тренькала одним пальцем на гитаре – из шести струн на гитаре не хватало пять. Поэтому старушка, как шахматист, играла тем, что есть. Впрочем, получалось тоже неплохо. Плохо было другое – Олеся, полностью растворившись в своем горе, просила петь именно такие песни, жалостливые и слезливые. Мазохизм, чесслово!
Баба Капа поставила искалеченную гитару в угол. Подула на измученный палец.
– Капитолина Алексеевна, миленькая, еще! – взмолилась Олеся.
– Слушай, может хватит, а? – возмутилась баба Капа. – Завязывай страдать!
Олеся разлила водку по стаканам.
– Это любовь! – обиженно надула губы она.
– Это суходрочка какая-то! – безжалостно отрезала бабуля. – Найди себе уже нормального мужичка. Григорий чем плох был?
– Для меня – всем! – с вызовом ответила Олеся. – Не мой Гришка, не мой, понимаете?!
Лицо выражало такую отчаянную решимость, что, наверное, мало кто мог усомниться в искренности ее слов.
Баба Капа захохотала. Она вдруг вспомнила Аксинью из «Тихого Дона», так та орала абсолютно противоположные вещи: « … а Гришка мой! Мой! Мой! Владаю им и буду владать!»
Олеся оскорбленно смотрела на смеющуюся старушку.
– Я понимаю, почему вы смеетесь, – горько сказала она. – Вот, мол, сидит корявая, некрасивая, а все принца ждет. Запросы надо умерить, так?
Баба Капа помотала головой. Мда-а-а, герои книжных романов – это герои книжных романов. А вокруг другая проза – жизни. Суровая, беспощадная и порой – бессмысленная.
– Сын где? Спит? – вопросом на вопрос ответила старушка.
– Играет в свои игрушки компьютерные. Каникулы же.
– Кстати, сколько ему?
– Десять.
Память перенесла бабу Капу в далекое прошлое. Вот она, десятилетняя девчонка, коротко стриженная, в казенном платье и веревочных тапочках. Сидит на колченогом стуле перед милиционером. Тот стоит к ней спиной, ковыряя оконную замазку и выглядывая на платформу. То и дело раздаются громкие гудки паровозов, с шипением, в белой дымке отправляющихся с платформ.
– А тебе не кажется, что для Северного полюса ты не одета? – язвительно спросил милиционер. – И поезд прямо туда тебя не доставит!
– Мне там все выдадут! – твердо ответила она. – И паек дадут. Положено! А на чем дальше добираться, я сама разберусь!
– Покорение Севера – это дело хорошее, но есть одно «но». Северный полюс – это туда, – широкая лопатообразная ладонь махнула в сторону висящего над столом портрета Сталина. – А ты направлялась туда.
Ладонь переместилась на стену с картой города, в сторону – прямо противоположную.
Она задумалась, почесала затылок. Улыбнулась.
– Вот за это спасибо! Я пойду. – встала и направилась к двери.
– Приходько! – крикнул милиционер. Дверь открылась, в кабинет ввалился немыслимых размеров сержант. Огромные усищи топорщились под широким, картошкой, носом. Под глазом красовался лиловый синяк.
– Приходько! Пусть девочка посидит у тебя. Чаю ей налей, что ли. Сахару побольше дай. И сала своего знаменитого отрежь кусочек. А я пока с детским домом свяжусь.
Приходько с опаской посмотрел на маленькую девчонку с решительным выражением на лице. Потрогал свой синяк. Час назад эта юркая детдомовка была снята с поезда. Оказала яростное сопротивление, кусалась и пиналась так, что пришлось скручивать ее силами станционного наряда милиции.