Бабье лето в декабре

Ситников Владимир Арсентьевич

Белобрысый омоновец рот открыл, стоит, ноги широко расставив, жамкает жвачку. Хозяин здесь. И ему дивно.

Девка-модель уже золотистый лифчик напялила и плавочки эдакие же. Все туго в обтяжечку. «Неужели опять снимет?» – Сима рот разинула, замерла. А той хоть бы хны. Одни сняла, другие надела. Опять ор, хохот, ругань, хлопки.

– Перекувыркнись, – крикнул торговец в грации. – Небось не умеешь!

Как будто он умел.

А она (ну ловка!) раз и сделала колесо. Народ захлопал в ладоши. Чистый цирк.

Поклонилась телесная развеселая девка с господином в белом костюме толпе. Накинул тот на нее

прозрачный пеньюар, и машина поехала. Народ нехотя стал расходиться. Опамятовалась Лида с Симой, кинулись к своим «дирижаблям», а их будто корова языком слизнула – нету. Соседняя баба во всю головушку ревет и матерится. Тоже весь товар у нее подчистили, пока глазела, а ведь он чужой, взятый на реализацию. Как теперь быть-то?!

Сима с Лидой как угорелые, совались по рынку, искали свои «дирижабли», рейтузы и свитера. Везде «дирижабли» одинаковые. Как свои найдешь? Кинулись к омоновцу, который гулял у павильона. Спасите, помогите!

– А я что сделаю, – вяло сказал белобрысый омоновец, – вон море людей какое. Рот не надо разевать, девочки.

Пошли на пост милиции, написали заявление, подмахнули протокол, да что толку. Кто им товар вернет?

А вроде договорились с Лидкой бдеть и глаз с сумок не спускать, а тут обоих будто нечистая сила закружила, с места сорвала, глаза затмила, да еще эти стопарики. Зря для рекетира полсотни-то пожалели, поди, бы товар устерег.

Ехали подруги пустые, голодные и злые в автобусе домой, смотреть друг на дружку не хотелось. Все профукали по дурости. Омоновец сказал, что это не свои, а залетные лбы устроили шоу с лифчиками и плавочками от Кристиана Диора да секс-бомбочкой и чуть ли не полбазара грохнули.

Сима всю дорогу ревела, отвернувшись к окошку. Над каждой копейкой тряслась, экономила, всухомятку питалась, и вот тебе на.

Вроде не словечушка не говорили они в Содоме о краже, а все равно откуда-то просочилось, узнали. Может, сама Лидка сболтнула. Сочувствовали и злорадствовали. Вредные в Содоме люди.

После этого Симе к Лидке ходить расхотелось. Ну ее. Еще втравит в какую-нибудь новую аферу. И так притужно Сима жила, а тут вовсе не на что стало: козье молоко да картошка, на хлеб и то деньги с натягом. А Лидка, казалось, нисколько не переживала. Дала объявление через газету, что молодая, полная сил, хозяйственная, приятная добрая женщина за тридцать (хоть ей было за сорок давно) ищет друга для совместной жизни.

Лидка большеротая, зубастая – чистый крокодил, а считала себя первостатейной красавицей.

– Надо психологию знать, учила она Симу. – Мужику покажи, что он самый сильный, настоящий половой гигант, а ты вся изнемогаешь и даже стонешь. Можно даже его куснуть разок, будто от страсти. Знаешь, как он прилипнет к тебе. Бабий волос гнет и дубовый полоз.

Лидка что, она вольная птица. Мужик в тюрьму загрохотал. Какого-то пенсионера сдуру пришил, чтоб машину взять. Лидка сразу развод оформила.

А по ее рекламному объявлению приехал женишок, подержанный, правда, зубки вставные, но чистенький и рукодельный. Лидке он поначалу приглянулся. Досыта ее, обезденежевшую, накормил, напоил на свои пенсионные. Все запоры и накладки подправил, стекла, которые были с трещинами, заменил на новые, огород вскопал. Тягленьким в работе себя проявил. А вот в главном мужском деле оказался не по Лидкиным запросам. Так ведь он при первом знакомстве предупредил, что ночная утеха будет нечасто. Лидка сочла, что прибедняется мужик, а оно и вправду так вышло, утеха была нечасто, да с осечками. Лидка от расстройства устроила женишку от ворот поворот, не щадя его воспитанной скромности: спросила, зачем притащился тогда, если…? Мужичок обиделся, так же тихо, как появился, ушел на автобусную остановку. Откуда ему было знать, что бабы в селе Содом эдакие ярые. В объявлении-то Лидкином об этом не извещалось.

Вахренский врач Верзилин совершил грех – нарушил тайну Гиппократа, открыв Лидке большую тайну. Приходил-де к нему ее временный женишок и будто бы попросил выписать что-нибудь от мужской слабости.

А Верзилин будто бы ответил:

– Могу выписать безвредное, экологически чистое лекарство пчелиное-«маточкино молочко». Летать после него сможешь, жужжать даже будешь, а вот жалить вряд ли.

Верзилин безжалостно захохотал, показав все сорок зубов. Он всем говорил, что у него их именно столько.

Женишок поскучнел, потому что ему хотелось «жалить». Причем не кого-нибудь, а Лидку Понагушину. И она была не прочь, да вот «маточкино молочко», оказывается, не всесильно.

Теперь Лидка торговала в райцентре – поселке Вахренки чебуреками, капустными да картофельными пирогами и, зазывая покупателей, спрашивала, где бы найти газету, в которой можно узнать адрес американца, желающего заключить брачный контракт с русской бабой. Донеслось до нее, что эдак делают. По контракту живет русская баба с американцем, как жена с мужем, да еще он ей в долларах зарплату выдает. А кончится срок, он один решает: то ли продолжить житье, то ли бабу мешалкой. Если не показалась она ему или больно рьяна. Денег на дорогу, конечно, американец даст, и катись обратно в Россию через океан.

Лидка была твердо уверена: попадись ей такой американец, она в постели русскую нацию не подведет. Да где такого американца отыщешь?

Выдумная и заводная эта Лидка. Никакого угомону на нее нет. А вот Сима, пожалуй, прижухла со своей красой да нуждой. Кому она нужна?! И вздыхала, глядя на себя в зеркало.

Те, кто не успел в первое бабье лето выкопать картошку, вытеребить мелочь вроде свеклы, репы да редьки, не прогадали. Вёдро продолжалось и в октябре. Кроткие ласковые дни. А по ночам падали студеные росы, которые укрощали рост трав. На такие росы коров выпускать опасались. Тосковали они в хлевах, а своих двух козлух да Степановнину Маню выгоняла по-прежнему Сима на пожухлую луговину. Что-нибудь да ухватят эти дошлые животины. Сена на зиму больше останется.

К утру опускались над Содомом густые плотные туманы. На Вятке-реке замер поредевший за время перестройки флот и вовсе перестали гудеть в небе самолеты. Земля первобытного глохла в этом тумане, как в вате. Только рык тракторов да гудки автомобилей нарушали тишину и напоминали, какое время на земле.

В то утро, накинув облинялую телогрейку и блеклый головной платок (кто ее видит в этой непрогляди?) погнала Сима козлух пораньше, потому что надумала забросить в Вахренки на продажу с десяток мешков картошки, чтоб не класть зубы на спицу, а хвост на полицу. Да и к Валентину надо было наведаться не с пустыми руками, поди, вовсе от недоедания заумер мужик.