Бабье лето в декабре

Ситников Владимир Арсентьевич

Помахивания вицей, гнала Сима коз через туман, как вдруг, взвизгнув тормозами, вплотную прильнула к ней и перегородила дорогу шикарная черно-лаковая иномарка (напугал-то как, лешак!). Вышел из машины щекастенький, седеющие волосы дыбком, одетый с иголочки – костюм с отливом и искрой, галстук на золотой прищепке – коротенький мужичок, по виду вовсе господин.

«Уж не американец ли, о каком мечтает Лидка Понагушина?» – пронеслось в Симиной голове. А мужичок руки раскинул и на чистейшем деревенском наречьи пропел:

– Симочка, милая, ты ли это?

– А кто еще-то? – удивленная, откуда знает ее этот ферт

и чего ему от нее надо, неприязненно бросила Сима, и тут же по плутоватому прищуру веселых глаз и носу уточкой догадалась, что это никто иной, как давний ее вздыхатель, бывший колхозный снабженец Витя Василискин, по прозвищу Сказка. – А говорили, что ты в тюряге сидишь. Будто бабкин дом спалил, чтоб страховку получить.

Витя Василискин присвистнул:

– Когда это было, Симочка. Жив-здоров. С земного шара не сбросили меня. Теперь я бизнесмен. Приехал, чтоб тебя из бедности вытащить, – и вздохнул сокрушенно. – Твои козы-то?

– Мои, а что? – ожгла Сима неприязненным взглядом Витю-Сказку. Не любила, когда ее жалели.

– Ох, Сима, Сима, – горестно качнул тот головой, – С твоей красотой надо на троне сидеть, а ты с козами. Довел тебя Валька.

– А чо довел-то. Не он, а прихватизация довела, – не теряя строптивости, наперла на Василискина Сима.

– Должен я тебя вытащить из бедности, – словно не ей, а уже себе повторил Василискин. – Старая любовь не меденеет.

– Ну, ну. Тыщу баксов небось в подарок дашь? – отставив ножку, с издевкой кинула Сима.

– Может, и побольше. Загляну под вечерок, жди, – пообещал он. И не успела Сима ответить что-нибудь задиристое да вредное, вроде: «Не трудись, не больно нужен», так же неожиданно, как появился, исчез Витя Сказка в тумане на своем шикарном лимузине.

Оставил он какую-то неясность, досаду и обиду. Потом успокоилась Сима. Сказкой-то Витю прозвали за то, что подвирал много. Может, и не бизнесмен никакой. Просто завел машину и решил покуражиться, ее на пушку взять. Уже с утра винный дух шел от него. А какой мужик навеселе не хвастается да не куражится.

Саня Рябчик, запросивший за риск (в кабину пассажиров садить не полагалось) целый флакон «Трои», взялся подбросить Симину и Степановнину картошку до базара.

Из-за непроглядного тумана ехали наощупь, при зажженных фарах, и Саня воображал себя чуть ли не моряком. Набивая цену, говоря, что за такое плавание полагается еще пакет «Блеску».

– Перебьешься, – отмахнулась Сима.

Ее заело, правда ли Витя-Сказка стал таким богачом и его ли это шикарная машина?

Саня Рябчик тоже приврать был не дурак и пустился заливать, что у Василискина кондитерская фабрика на югах, а здесь в области, два леспромхоза и на мебельной фабрике акции, а в городе не один магазин да свой коттедж. Откуда вдруг все объявилось?

– У него денег – свитками, как туалетной бумаги, – то ли врал, то ли правду говорил Саня.

Слава богу, гаишники к Сане не прицепились, добрался до базара благополучно. Картошку Сима сбыла перекупщикам, почти не рядясь, набрала батонов, наелась мороженого и отправилась к Валентину в больницу.

Шла, и лезло в голову всякое. Никто иной, как Витя Василискин, вывез ее из родной деревни Иной Свет. Иной Свет для нее, пожалуй, Иным Светом и стал. Колхоз захудалый, в школе иностранного языка не было. К чему он в Ином Свете? Никто из учителей сюда не ехал. Даже математику физкультурник преподавал. Симе нечего было вспоминать об Ином Свете, кроме огорчений. На второй год в девятом классе осталась, а была невеста невестой.

Больше всего она натерпелась из-за своей красы, здесь в своей родной деревне. Вернее жила-то она не в деревне, а на полустанке. Отец и мать путейскими на железке работали. А потом их из-за пьянки оттуда поперли. Жили в казарме, а по Иному Свету сшибали шабашку. Кому дрова наколют, кому баню поможет отец срубить, поросенка заколоть.

Симка вечно в обносках ходила, впроголодь питалась. А была налитая, со свежим личиком. Мечтала о любви. И надо же, в девятом классе влюбился в нее учитель географии. Такой чудак, ставил ей пятерки, которых она, второгодница, сроду не получала, а потом стал на дороге от полустанка до школы ее перехватывать. То шоколадину огромную принесет. То пирожное. Она сначала убегала от него, но как-то он уговорил ее взять шоколадку. Взяла. Редко такое счастье перепадало.

Учитель курчавый, с сединой в висках, красивый, шел, шелестя палыми листьями, и рассказывал, что в южном полушарии теперь весна, и ему бы хотелось с Симой туда поехать. И днем он провожал ее до полустанка, говоря, что у него сердце падает от одного ее взгляда. В общем, ерунду всякую говорил учитель, какую учителю нельзя говорить. Конечно, весь Иной Свет узнал о том, что он втюрился в Симку Никулину.

Учитель был красивый, влюбчивый, а жена у него химичка Анна Антоновна зануда страхолюдная. Симка и сама вроде стала влюбляться в географа, далась поцеловать. А химичка с директором решили пресечь это безобразие. Вызвали в кабинет – и ну стыдить и его и ее. А потом директорша сказала, что ходу Симке не даст, пусть куда-нибудь убирается к родственникам или вообще куда глаза глядят. Этого еще не хватало, чтоб в ее школе ученица от учителя забрюхатела. Да это ведь позор на всю область, даже на всю страну.

И хоть ничего такого не было, географ струсил, обвял, мял свои пальцы, да говорил, что бес его попутал. Выходило, что Симка – бес. Ну, дикарь какой!

Симин отец в это время с матерью колунами на длинных топорищах кроили школьные дрова. Когда директорша позвала их со двора и рассказала, что Симка спуталась с географом и неизвестно, что будет, не долго думая, схватил ее отец за косу да так дернул, что она свету божьего не взвидела, а потом еще затрещину врезал такую, что она через всю учительскую летела. Тут уж вступилась за нее директриса. Нельзя бить в учительской. Дома разбирайтесь.

Сима кинулась прочь из школы. Отец пообещал вдогонку, что вечером по-хорошему добавит.

Вся в слезах прибежала она в казарму. Сбросала в сумку свои никудышные пожитки и кинулась из Иного Света куда глаза глядят. Вот на вокзале в Вахренках, где ждала автобус, чтоб уехать к тетке, положил на нее глаз Витя Василискин. Понял, что девчонка в горе и растерянности и подсел рядом, угостил яблочком, спросил, далеко ли едет.

Тогда в деревне была нехватка невест и, конечно, доярок, и содомский председатель объявил, что каждому, кто привезет кадр для животноводства, будет выдано 50 рэ. Василискин стал завертывать на авто- и железнодорожный вокзалы и искать людей переселенческого вида, которым негде было приклонить голову.