Бабьи тропы
Шрифт:
— Мое дело — сторона… Начальство требует, а я только списки веду…
А урядник топал ногами, размахивал нагайкой и шумел на мужиков:
— Большевиков прятать?! Дезертиров укрывать?! Запорю сукиных детей!.. Сегодня же покрыть недоимку… Сию минуту ссыпать хлеб… Расходись по домам!.. Запорю!.. Стрелять прикажу!..
На четвертый день нагрузили мужики мешки с зерном на тридцать подвод и под конвоем милиционера повезли в город тысячу пудов хлеба.
Перед отъездом урядник погрозился:
— Если до половодья
Наревелись бабы после налета милиции.
Миновал пост. Уныло прошла пасхальная неделя. Зашумели весенние воды. Зазеленел урман. Опять подоспели посевы.
И лишь спало повсюду весеннее половодье и обсохли таежные тропы, прошли мимо Белокудрина звероловы-заимщики и рассказали белокудринцам, что в городах сибирских рабочие поднимают восстания и что около дальних деревень в урмане появились вооруженные ватаги мужиков, не признающих Колчака и нападающих на милицию, были там случаи убийства богатеев и милиционеров, а называли себя эти мужики партизанами. По приметам звероловов выходило, что белокудринские парни в партизанах ходили.
Встрепенулись белокудринцы радостью ожидания партизан.
Бабка Настасья опять забегала по дворам и зашептала бабам.
— Слышь, бабоньки… сказывают, парни-то в партизанах!.. Стало быть, и Павлушка наш там… А может, и ваши мужики тоже… Звероловы говорили: будто много там солдат, которые с войны вернулись, от Колчака в урман бежали… Теперь надо… ждать… скоро!
Радовались бабы вдовые. Сами, без мужиков, отсеялись, сами на покосы собирались. Да недолго продолжалась бабья радость.
В самый разгар покоса снова прискакал в деревню отряд казаков — в сером военном облачении с малиновыми кантами и малиновыми околышами. Вооружен был отряд шашками и винтовками, торчавшими из-за плеч, а в руках у всех нагайки болтались.
Согнали казаки мужиков с покосов и выстроили в два ряда посреди деревни.
Собрались вокруг мужиков и бабы деревенские.
А между рядов вертелся на коне усатый казак-офицер, размахивал нагайкой и шумел:
— Выдавайте большевиков!.. Запорю всех… головы посрубаю!..
Мужики молчали.
А усач вертелся на коне и кричал:
— Я вас зараз заставлю говорить! Почему молчите? В последний раз спрашиваю: где большевики?
Дед Степан отозвался.
— А какие такие большевики? Кто их видал?
Офицер прикрикнул на него:
— Ты дурака не валяй, старик!..
Дед Степан продолжал свое:
— Да мы их, большевиков-то, отродяся не видывали…
— Замолчи, старый пес! — рявкнул офицер. — Куда запрятали молодых парней? В тайге скрываете?.. Немедленно дать проводников!..
Рассердился дед Степан:
— Невозможно это, господин! — крикнул он офицеру. — Сами видите: покос, народу нет… А погода уйдет — чего наносишь?
Офицер угрожающе поднял
— Молчать, хамье!
За спиной у него прозвучал высокий голосок Сени Семиколенного:
— Вот это да-а! Вот это Колча-ак, Якуня-Ваня!..
Офицер обернулся. Молча окинул взглядом толпу, в которой стоял Сеня. Снова повернулся к шеренге, в которой стоял дед Степан. Поморгал глазами на деда, сосавшего потухшую трубку, и, размахивая нагайкой, крикнул:
— Я вам покажу, хамы… А ну! — кивнул он казакам.
Бритая молодежь в фуражках с малиновыми околышами ринулась к мужикам. Схватили деда Степана за руки и за плечи, поволокли на середину.
Офицер скомандовал:
— Раздеть!.. Отсчитать два десятка!
Деда Степана повалили на пыльную дорогу, быстро задрали рубаху, стащили штаны.
Мужики шарахнулись было в разные стороны.
Но их удержали на месте взведенные короткоствольные винтовки.
Офицер кричал:
— Ни с места!.. Перестреляю!..
А над спиной деда Степана уже взвивались нагайки:
Жжик… жжик!.. жжик!..
Один молодой казак сидел у деда на плечах, другой — на ногах. Двое пороли и отсчитывали удары.
Дед Степан тыкался окровавленным носом в пыль и стонал:
— Ой!.. ой!.. ой!..
Вдруг из толпы баб вырвалась бабка Настасья с клюшкой в руках. Мигом прорвалась к офицеру и, подняв вверх клюшку, потрясая ею, зашипела:
— Анафема! Бусурман!
Из толпы баб вырвался испуганный крик — растерявшийся от неожиданности офицер уже поднимал нагайку. Но в тот миг, когда он готов был ударить старуху нагайкой, она отвернулась от него, кошкой прыгнула к тем, которые пороли деда Степана, и принялась молотить их клюшкой по малиновым фуражкам, приговаривая:
— Вот вам, варнаки!.. Вот вам, собаки!..
Из-за спин мужиков вскочило еще несколько казаков. Они бросились к бабке Настасье. Но та повалилась на деда Степана, вцепилась в его одежду, стараясь прикрыть его своим телом, защитить от ударов. Казаки пинали ее ногами, били нагайками. А она, прикрывая голову деда своими растрепавшимися седыми косами, хрипло выкрикивала:
— Бусурманы!.. Убийцы!..
Мужики опять зашумели, сбиваясь в круг. К ним кинулись и бабы.
— Нельзя стариков!
— Не трожь! — угрожающе раздалось из толпы.
Бабы завыли:
— А-а-а!..
Сеня Семиколенный размахивал длинными руками:
— Не трожь, Якуня-Ваня!..
Вдруг над толпой разорвался оглушительный залп:
Ба-бах!..
Мужики шарахнулись в стороны, но офицер, угрожая револьвером, скомандовал:
— Ни с места!
Толпа остановилась и замерла.
Офицер махнул револьвером в сторону Сени Семиколенного.
Казаки, бросив бить стариков Ширяевых, кинулись к Сене. Повалили его на землю, в пыль, и, не раздевая, принялись пороть по чему попало в четыре нагайки.