Багатель
Шрифт:
— Во много раз, — голосом полным энтузиазма, сказала бомба. — Теперь мне не нужно спать, не нужно беспокоиться о смерти или еде. У меня есть целый бак питательных веществ, постепенно поступающих в мозг и центральную нервную систему. — Он замолчал на какое-то время. — Я хотел избавиться от скачков гормонов и следующих за ними эмоциональных реакций, — признался он.
— Не везет в любви, да?
— Не в этом дело. Меня все время что-то отвлекает. Так что, когда я услышал о месте, где из меня могут сделать киборга и избавить от всего этого, я сразу же примчался туда.
Бездействие нервировало Бах. Ей нужно было что-то сделать или сказать.
— Когда ты собираешься закончить начатое? — отважилась влезть в беседу она.
Бомба начала что-то говорить, но Бирксон громко рассмеялся и сильно хлопнул ладонью Бах по спине.
— О, нет, начальник. Все гораздо сложнее, верно Ханс? Она пытается заставить тебя сдаться. Этого не произойдет, начальник. Незачем приплетать сюда честь.
— Кто это? — подозрительно спросила бомба.
— Позволь мне представить Анну-Луизу Бах, начальника полиции Нью-Дрездена. Анни, познакомься с Хансом.
— Полиция? — спросил Ханс, и по спине Бах побежали мурашки, когда она уловила нотку страха в его голосе.
Что этот маньяк делает, запугивая такого парня? Она уже была близка к тому, чтобы снять Бирксона с дела, но откладывала это потому, что заметила знакомую картину, нечто, в чем она может участвовать, даже пусть с некотором позором для себя. Это же был старый, проверенный трюк — хороший и плохой полицейский.
— Ой, не будь таким, — сказал Бирксон Хансу. — Не все копы плохие. Взять к примеру Анни, она — хороший человек. Дай ей шанс. Она только выполняет свою работу.
— Да я ничего не имею против полиции, — сказала бомба. — Без нее социальная машина не сможет работать. Закон и порядок — основа будущего механического общества. Рад с вами познакомиться, начальник Бах. Жаль, что обстоятельства сделали нас врагами.
— Я тоже рада, Ханс.
Она думала, осторожно подбирая слова, прежде чем задать новый вопрос. Ей не хотелось прибегать к суровому подходу, чтобы противопоставить себя приятному дружелюбному Бирксону. Ей не нужно быть враждебной, но не повредит, если она задаст вопросы, которые обозначат мотивы Ханса.
— Скажи, Ханс. Ты говоришь, что не луддит, что любишь машины. Знаешь, сколько механизмов ты разрушишь, взорвав себя? И, более важно, что сделаешь с общественным аппаратом, о котором ты говорил? Целый город будет стерт с поверхности Луны.
Бомба, казалось, обдумывала услышанное. Ханс замешкался, и Бах увидела проблеск надежды, впервые с тех пор, как началось это безумие.
— Вы не понимаете. Вы говорите с органической точки зрения. Жизнь важна для вас. Машину это не волнует. Повреждение для нее, даже для такой большой, как общественный аппарат, — то, что можно починить. Можно сказать, я надеюсь стать примером. Я хотел превратиться в машину, которая...
— А самая лучшая, самая совершенная машина, — вставил Бирксон, — атомная бомба. Это — венец развития технологий.
— Вот именно, — довольным голосом сказала бомба, приятно, когда тебя понимают. — Я хотел стать самым сложным механизмом, которым только мог, и вариант у меня был лишь один.
— Прекрасно, Ханс, — выдохнул Бирксон. — Я тебя понимаю. И если мы продолжим логическую цепочку, то придем к заключению, что.— и тут он пустился в рассуждения о мире, в котором будут править машины.
Бах пыталась понять, кто из них более чокнутый, когда принесли еще одно сообщение. Она прочитала его и затем попыталась найти паузу, чтобы вклиниться в беседу. Но возможности так и не представилось. Бирксон, практически с пеной у рта, жестикулировал все больше и больше, открывая новые места соприкосновения их с Хансом точек зрения. Бах заметила, что рядом стоящие офицеры напряженно следили за беседой. По выражениям их лиц стало ясным — они боялись, что их предадут и когда настанет час «Ч», они все еще будут наблюдать за интеллектуальным пинг-понгом. Но еще задолго до этого поднимется бунт. Некоторые из полицейских уже теребили оружие, вероятно, даже не замечая.
Бах дернула Бирксона за рукав, но тот отмахнулся. Черт возьми, это уже слишком. Она схватила его и чуть не повалила на землю, разворачивая его до тех пор, пока ее рот не оказался рядом с его ухом, а потом заорала:
— Слушай меня, идиот! Они собираются сделать рентген. Отойди назад. Лучше, если мы все будем на безопасном расстоянии.
— Оставьте меня в покое, — вырываясь из ее хватки, отрезал он и, все еще улыбаясь, добавил, — все становится еще интереснее, — совершенно обычным тоном.
Бирксон в ту секунду был очень близок к смерти. Три пистолета нацелились на него из круга полицейских, ожидающих команды стрелять. Им не нравилось, когда к начальнику относились подобным образом.
Бах и сама была чертовски близка к тому, чтобы отдать приказ. Единственным, что сдерживало ее, являлось знание, что если Бирксон умрет, бомба может взорваться раньше положенного срока. Оставалось только каким-то образом убрать его с дороги и продолжать в одиночку, зная, что она обречена на провал. Но никто не скажет, что у специалиста не было возможности проявить себя.
— Но что не дает мне покоя, — проговорил Бирксон, — так это, почему именно сегодня? Что случилось в этот день? Разве сегодня Сайрус Маккормик изобрел комбайн? Или что?
— Сегодня мой день рождения, — немного стесняясь, сказал Ханс.
— Твой день рождения? — несмотря на то, что он знал это и так, Бирксон сумел сделать удивленное лицо. — Твой день рождения. Это же отлично, Ханс. Всего самого наилучшего, дружище! — Бирксон повернулся к офицерам и взмахнул руками. — Давайте, споем. Ну, это же день рождения Ханса, ради всего святого. С днем рождения тебя, с днем рождения тебя, с днем рождения тебя, дорогой ты наш Ханс... — фальшиво запел Бирксон, описывая руками большие круги и абсолютно не попадая в ритм.