Багатель
Шрифт:
— Хорошо, — тихо сказал он. — Так вот, вы не видите, что это ничем не отличается от гранаты, брошенной в толпу или от бомбы, посланной по почте. Это — форма общения. Просто в наши дни, когда вокруг столько людей, приходится кричать немного погромче, чтобы привлечь внимание.
— Но... кто? Они так и не назвали себя. Вы говорите, что Ханс лишь инструмент в их руках. Из него сделали бомбу, воспользовавшись его собственными мотивами для ее взрыва. Очевидно, его собственных возможностей для этого бы не хватило. Это мне понятно.
— О, думаю, мы скоро узнаем, кто. Они даже не ждут, что он добьется успеха. Ханс — предупреждение. Если бы они действовали на полном серьезе, то нашли бы кого-нибудь другого, идейного фанатика, готового умереть ради общей цели. Конечно, их не волнует, что бомба и правда может взорваться: их это приятно удивит. Тогда они смогут встать и постучать себя в грудь. Стать знаменитыми.
— Но где они взяли уран? Его же хорошо охраняют...
Впервые Бирксон проявил раздражение.
— Не глупите. Все началось в 1945-ом году. Этого никак нельзя было предотвратить. Наличие инструмента подразумевает его использование. Как ни старайся держать его только в кругу доверенных людей, со временем он попадет не в те руки. И в нашем случае — тоже самое, вот что я хочу сказать. Атомная бомба — просто оружие. Словно камень, упавший в муравейник. Да, для одного муравейника — это больше несчастье, но для всего вида — это не угроза.
У Бах не получалось думать таким образом. Она пыталась, но для нее это все равно оставалось кошмаром невиданных прежде масштабов. Как он может сравнивать убийство миллионов людей со случайным актом насилия, где трое-четверо пострадавших? Последнее ей знакомо. В ее городе, как и любом другом, бомбы взрывались каждый день. Везде были недовольные.
— Я могу пойти вниз... нет, вверх по улице, так? — в ту секунду Бирксон размышлял о культурных различиях. — В любом случае, дайте мне кучу денег и, могу поспорить, что, даже прямо сейчас, пойдя в ваши трущобы, я сумею купить столько урана и плутония сколько захочу. Кстати, это то, чем должны заниматься вы. Купить можно все. Абсолютно все. При наличии денег, на черном рынке можно приобрести вещество боевого класса образца года так 1960-го. Да, это будет дорого, поскольку его мало. Вам придется подкупить много людей. Но пока... в общем, подумайте об этом.
Бирксон закончил говорить, казалось, смутившись, что его так понесло.
— Я об этом немного читал, — извинился он.
Бах обдумала его слова, ведя его обратно к ограждению. То, что он сказал, было правдой. Когда оказалось, что контролируемый синтез слишком дорог для широкого использования, человечество выбрало реакторы на быстрых нейтронах. Другого варианта не было. И с той поры, атомные бомбы в руках террористов стали ценой, на которую согласились люди. Решением, за последствия которого придется платить еще долго.
— Я хотела вас еще кое о чем спросить, — сказала Бах.
Бирксон остановился и взглянул на нее с ослепительной улыбкой.
— Спрашивайте. Так вы собираетесь принять пари?
Она не поняла, про что он говорил.
— О, вы хотите сказать, что поможете нам найти подпольную лабораторию по обогащению урана? Я была бы вам благодарна...
— Нет, нет. Я и так это сделаю. Уверен, что смогу выйти с ними на связь. Прежде, я уже делал это. Я хотел спросить, примите ли вы пари, что я не смогу ничего найти? Поставим, скажем... ужин вдвоем, как только я их найду. Скажем за семь дней. Как вам?
Бах казалось, что у нее лишь два варианта: уйти от него подальше или пристрелить на месте. Но она нашла и третий.
— А вы любите делать ставки. Кажется, я знаю, почему. И это то, что я хотела у вас узнать. Как вы остаетесь таким спокойным? Почему вас это не пугает, как меня и моих людей? Я не поверю, что вы просто к этому привыкли.
Бирксон подумал об этом.
— И почему нет? Знаете, можно привыкнуть ко всему. Так как насчет пари?
— Если вы не прекратите об этом спрашивать, — тихо сказала она, — я сломаю вам руку.
— Хорошо, я все понял.
Бирксон больше не проронил ни слова, а она ничего не спрашивала.
Огненный шар за доли секунды превратился в пылающий ад, который вряд ли можно описать понятными для людей словами. Раскаленные газы и плазма просто поглотили все в радиусе полукилометра: бетонные опоры, застекленные окна, пол и потолки, трубы, провода, баллоны, механизмы, миллионы всяких безделушек, книги, записи, квартиры, мебель, домашних животных, мужчин, женщин и детей. Им повезло больше остальных. Сила взрывной волны сжала две сотни уровней, расположенных под поверхностью, словно гигант, усевшийся на сэндвич, проделывая отверстия в стальных плитах, под воздействием ужасного жара превращающихся в шпатлевку, с легкостью иголки прокалывающей фольгу. Наверху, где царила лунная ночь, поверхность вздыбилась и раскололась, обнажая белый ад внизу. Оттуда вылетали куски размерами с городские кварталы, прежде чем центральная часть провалилась вниз, оставив кратер, чьими стенами стали лабиринты жилых помещений и коридоров, которые капали и растекались, как теплый желатин. В радиусе двух километров от взрыва не осталось и следа человеческих тел. Они умерли практически без страданий, а их тела превратились в невидимый слой органической пленки, созданной сочетанием высокой температуры и давления, пробивавшегося через стены и входившего в комнаты, двери которых были заперты. Вдали только одного звука хватило, чтобы заморозить тела миллионов людей, прежде чем их зажарило, а взрывная волна сорвала мясо с костей, оставляя лишь сморщенные чучела. Тем не менее, прохождение ударной волны через коридоры, которые были такими прочными, что уцелели, ослабило последствия взрыва, и эта прочность стала катастрофой для обитателей лабиринтов подземных помещений. В двадцати километрах от эпицентра, стальные перегородки лопались, как воздушные шарики.
После всего этого осталось пять миллионов обожженных изувеченных трупов и десять миллионов людей, пострадавших так ужасно, что они умрут в течение нескольких часов или дней. Бах неслась сквозь пустоту вместе с пятнадцатью миллионами призраков, следующих за ней, и каждый держал праздничный торт. Они пели. Она присоединилась к ним:
— С днем рождения тебя, с днем рождения...
— Начальник Бах.
— А?
Она почувствовала, как по телу пробежала холодная дрожь. Секунду она просто смотрела на лицо Роджера Бирксона.
— Вы в порядке? — спросил Бирксон.
Выглядел он обеспокоенным.
— Я... что случилось?
Он похлопал ее по плечам, а затем сильно встряхнул.
— Ничего. Вы задремали. — Бирксон прищурился. — Кажется, вы просто мечтали. Я хочу быть дипломатичным, говоря о... а, к чему это я... Я уже видел такое раньше. Думаю, вы хотели от нас сбежать.
Бах растерла руками лицо.
— Кажется, да. И меня занесло куда-то не туда. Но сейчас я в норме.
Теперь она вспомнила все и поняла, что не отключилась и не оказалась полностью оторванной от происходящего. Бах уже это видела. Воспоминания взрыва, такие четкие и ясные секунду назад, стали лишь закончившимся кошмарным сном.
Плохо, что она не проснулась в лучшем мире. Это чертовски несправедливо. В конце кошмара всегда наступает облегчение, разве не так? Ты просыпаешься и понимаешь, что все в порядке.
Вместо этого здесь оказалась долгая линия полицейских в форме, несущих праздничные торты пятидесяти килотонной атомной бомбе.
Бирксон сказал офицерам, чтобы на Лейштрассе выключили освещение. Когда приказ не был исполнен, он начал разбивать лампы клюшкой для гольфа. Вскоре, один из офицеров взялся ему помогать.