Багатур
Шрифт:
Олег ощутил себя сидящим в седле – конь под ним испуганно храпел, топчась по рыхлому снегу. Пончик гарцевал рядом – и никого больше, пусто.
Сухов сгорбился, словно под гнётом обрушившегося на него несчастья. Задохнулся, унимая позыв выть и рубить наотмашь.
То, чего он больше всего боялся, всё-таки произошло – их с Пончиком опять, в который раз, перебросило во времени. Раньше это хоть и бесило, но представлялось приключением, а теперь… Теперь случилась беда – между ним и Еленой пролегла пропасть. Век разделил их или вечность – какая разница? Всё едино – навсегда. Или – разгорелась вдруг безумная надежда – весна пришла, года 937-го?!
Вокруг стелилась степь, холмистым раздольем убегая к западу. Снег лежал рваным серым покрывалом, Днепр был скован льдом. Изо рта у Олега шёл пар, а Пончик, известный мерзляк, и вовсе закоченел.
– Февраль, – определил Сухов. – Или март.
– Ты так спокойно об этом говоришь! – страдающим голосом сказал Александр. – А ведь, если нас опять перекинуло лет на сорок, как тогда, то всё! И Гелла, и Елена давно состарились, даже твоя Наталья уже взрослая тётка! Мы их потеряли! Слышишь?!
– Заткнись, – процедил Олег.
Минутное отчаяние как накатило на него, так и схлынуло, зато в груди заклокотала злоба, бешеная ярость поднималась из глубин души – да сколько ж это можно?! Никому не позволено, ни Богу, ни Гомеостазису Мироздания, так жестоко изгаляться над человеком! Есть некая таинственная сила, которая стремится вернуть их с Пончем в «родное» время? Ладно! Так пусть возвращает сразу, пока ты не врос в чужой век, пока не сроднился с ним, не укоренился дружбами да любовями! Нельзя вырывать вот так, с кровью, с сукровицей! Больно же!
Чудовищным усилием воли Сухов подавил осатанённость. Кому тут пенять? К кому взывать?
Привычно хлопнув по боку, меча он не обнаружил – его верный акуфий 25 остался в прошлом, на вьючной лошади.
– Т-твою-то ма-ать… – протянул Олег и ощупал кошель на поясе. Не туго, но увесисто. И ещё здоровый кинжал в ножнах. Вытащив клинок, Сухов посмотрелся в блестящее лезвие.
– Называется: «Приплыли», – сказал он.
Сощурившись, магистр осмотрелся. Степь, да степь кругом… И ни единого следа на мокреющем насте, кроме тех, что оставили их кони. Какой-нибудь печенег обалдеет, когда увидит отпечатки – с неба эти скакуны свалились, что ли? Или время печенегов уже вышло? Витахольм вдали почти не изменился, разве что больше стал…
25
Акуфий – меч в виде клюва цапли, хорошо «вскрывал» кольчужные доспехи.
– Поехали, Понч, – сказал Олег, – оденемся по сезону.
– Да что ж ты за человек такой? – простонал Шурик. – Или тебе всё равно?
– Мне не всё равно! – с силой ответил Сухов. – Но я не позволю себя сломать ни человеку, ни закону природы! Не дождутся, понял?
– Господи… Господи… – запричитал Пончик, крепко зажмуриваясь и тряся головой. – Что ж нам делать-то?
– Жить, Понч, – сказал Олег с прочувствованностью и похлопал товарища по плечу. – И пошло оно всё на хрен!
Он замолчал, оглядывая расстилавшуюся степь, Днепр, бронированный чёрным льдом с намётами снега, серое небо, спешащее голубеть, и красное солнце.
Ненавижу, подумал он. Ненавижу этот мир, этот век. Всех тут ненавижу. Тем хуже для них…
– Поехали, Понч, – сказал Сухов и направил коня к Витахольму.
Глава 2,
в которой Олег производит себя в рыцари
Был Витахольм, да весь вышел – покинули его варяги. Видать, на север перебрались, к воле новгородской поближе, от князей киевских подальше. Ныне крепость звалась Витичев холм и выглядела запущенной – нижние венцы городских стен подгнили, шатровые кровли на башнях, некогда крытые тёсом, обветшали так, что оголились рёбра стропил. Посад 26 на склоне горы тоже измельчал – десяток рыбацких изб торчал между крепостью и берегом, да столько же бань, вот и всё поселение.
26
Посад – то же, что и слобода; поселение вне городских стен.
Сухов помотал головой – окружающий мир был, настолько реален во плоти своей, что рассудок отторгал самую мысль о путешествии во времени. Путешествие с пересадками – криво усмехнулся Олег и тут же нахмурился, сжал зубы: хватит! Довольно об этом.
Проехать в город удалось легко, стража у воротной башни магистру с протоспафарием не препятствовала, только проводила их глазами, удивляясь странной заморской одёже.
– Холодно! – пожаловался Александр.
– Потерпишь, – буркнул Сухов.
– Чего ты такой злой? – обиделся Пончик. – Между прочим, я не меньше твоего переживаю! Угу…
Олег почувствовал прилив раздражения.
– Кто тебе сказал, что я вообще переживаю? – накинулся он на товарища. – Да по фигу мне это время! Мне всё по фигу!
– Не злись, – миролюбиво сказал протоспафарий, ещё пуще разозлив Сухова.
– Не лезь ты ко мне! – грубо ответил магистр. – Я тут поубивать всех готов, а он лезет…
Шурик надулся и отвернул голову. Легче Олегу не стало, но хоть злость прошла, сменилась глухой досадой. Воистину, проще убить кого-то, чем успокоиться…
Выехав в город, Сухов осмотрелся. Маленькую площадь, на которой он находился, замыкали большие бревенчатые амбары, крытые почерневшим камышом. Грязный снег вокруг был вытоптан в мерзкую бурую жижу, копыта коней противно плюхали по ней, но горожане как будто и не замечали этого – они суетились, радовались, переговаривались громко и весело.
Олег напряжённо вслушивался в звуки их речи. К его великому облегчению, он понимал то, о чём говорили жители Витичева холма – люди переживали, хватит ли зерна до нового урожая, ругали скупердяя Микиту Творимирича, хвалились выдержкой хмельного мёда, грозясь в одиночку вылакать целый жбанчик, тем более, и повод есть – Новый год как-никак! Грех не выпить!
Тут же Сухов припомнил Инегельда. Ещё быстрее он запретил себе думать об этом, а то мигом потянется ассоциация, связывая «Дом Варвара» с регеоном Арториан, где напротив церкви Святого Сампсона живёт… Стоп!
Олег сосредоточил все мысли на настоящем, боясь даже памятью возвращаться в прошедшее.
Язык, на котором он разговаривал с Боевым Клыком, был грубее того, что слышался на улицах Витичева холма, – грубее, резче, выпуклей, что ли. Ныне говор стал напевней и мягче – чувствуется влияние славинских наречий. Вот некий Местята упрекает соседа: «Данило, чему еси давно те пришёл, а ныне еже еси пришёл, а то добро же, пьеши ли наше питие?» (Данило, почему раньше не приходил, а теперь пришёл? Но и то хорошо. Пьёшь ли наше питьё?) А Данило отвечает Местяте: «Доселе есмь не пил, ныне же ты велишь, пью!» (Раньше не пил, но теперь ты велишь, поэтому пью!)