Багровая заря
Шрифт:
Я спросила:
— А если я буду занудой, ты меня тоже бросишь?
Она засмеялась.
— Нет, ты не будешь занудой… Ты не такая. За это я тебя и люблю.
Я сидела в городе Ярославле на крыше дома, что стоял напротив Гришиного. Кончилось застолье с родными, подарки были открыты, но чего-то не хватало. Гриша вздыхал и поглядывал в окно. Он ждал, и я знала, что он ждал меня. Он думал, что я его обманула.
Но я не собиралась
Ночь настала, отец уложил Гришу спать, выключил свет и ушёл. Гриша полежал немного, а потом побежал к окну и стал его открывать. Открыв его настежь, он окинул взглядом улицу и небо. У меня засосало под ложечкой, но я ещё выжидала. Грустно вздохнув, он вернулся на кровать и сел, обхватив руками колени.
Под окном Гришиной комнаты рос тополь, и одна его ветка протягивалась почти к самому окну. Я слетела с крыши и опустилась на неё. Через секунду Гриша подбежал к окну. Его глазёнки сияли.
— Ты прилетела! А я ждал, ждал… Думал, ты не прилетишь!
Я вскочила на подоконник и спустилась в комнату.
— Ш-ш, — сказала я, приложив палец к губам. — Папу разбудишь.
Его тонкие мальчишечьи руки обвились вокруг моей шеи, и у меня стало щекотно на сердце. Прижимая его к себе, я стояла у открытого окна, и мы смотрели друг другу в глаза.
— Ну, как ты, малыш? У тебя всё хорошо?
— Да, — сказал он. — Мы с папой живём хорошо. Я закончил на все пятёрки, только по русскому у меня четвёрка. Я ездил к бабушке в деревню. Мне удалили миндалины, но это ещё в марте. Было страшно, но я не боялся!
Он выпаливал все свои новости, а я слушала, чувствуя, как в груди что-то тепло сжимается. Вдруг он спросил:
— Ты ведь везде летаешь?
— Да, — ответила я. — Я по всему миру летаю. А что?
Гриша помолчал, потупив взгляд, а потом спросил:
— Ты не видела маму?
Моё сердце заколотилось, если можно назвать этим словом частоту пульса, равную пяти ударам в минуту. Но в норме оно билось один раз в минуту, а сейчас стало биться в пять раз чаще, и это было очень ощутимое ускорение.
Месяц назад мать Гриши умерла в психиатрической больнице.
— Гришенька, — сказала я. — Я должна сказать тебе правду. Твоей мамы уже нет на этой земле.
Он не заплакал, только шмыгнул носом и сказал:
— Она на небе, да?
— Да, — сказала я.
— И ей там хорошо? — расспрашивал он.
Что я могла ему сказать?!
— Да, Гриша. Она в раю. Но она помнит и любит тебя. И она видит тебя.
— И значит, она знает, что я закончил только с одной четвёркой?
— Разумеется. Она просила меня передать тебе, что она поздравляет тебя с днём рождения и желает тебе всего самого, самого хорошего, что только есть на свете.
— А когда ты будешь там, ты можешь ей передать, что я… — Гриша опять шмыгнул носом, — что я на неё не сержусь?
— Обязательно передам.
От кома в горле мой голос прозвучал глухо. Я ещё полминуты не могла говорить, уткнувшись лицом в Гришино узкое плечико и гладя его вихры.
— Разве ангелы плачут?
— Иногда.
Я улыбнулась и смахнула слезу. Он вдруг вспомнил о гостеприимстве.
— Хочешь торт? Там ещё остался кусок.
— Нет, Гришенька, спасибо. Я не ем то, что едят люди.
— А что ты ешь?
Я выкрутилась:
— Я живу на солнечной энергии.
— Как солнечные батареи? А если весь день пасмурно?
— Я могу взлететь выше облаков и набраться столько энергии, что надолго хватит.
— А ты принесла какой-нибудь подарок?
Я сказала:
— Я долго думала над тем, что тебе подарить. Твои родные подарили тебе много хороших вещей, и мне не хотелось бы повторяться. Я хочу подарить тебе нечто совсем другое. — Я забралась на подоконник. — Сегодня мы будем летать.
Он даже подпрыгнул и пискнул от восторга.
— Классно… А куда мы полетим?
— Куда захочешь. Весь мир наш. Залезай.
Он вскарабкался на подоконник. Я раскрыла ему объятия.
— Держись крепко.
Он обхватил меня за шею руками, я прижала его к себе, и мы выпрыгнули из окна. Секунду мы падали, и в широко распахнутых глазах Гриши мелькнул испуг, сердечко зашлось, но за моей спиной раскрылись крылья, и мы взмыли в ночное небо. Открытое окно осталось далеко, исчез из виду и дом, остались только ветер, небо и звёзды.
Лазурная волна, набегая на чистый песок, пенилась и шипела. Закатное солнце озаряло пляж густым розовым светом, и я сидела, зарыв пальцы босых ног в тёплый песок. Я закрыла глаза и слушала прибой.
Знакомый звук хлопанья больших крыльев, и солнце заслонил собой стройный силуэт. Пока я поднималась на ноги, она бежала ко мне вприпрыжку, одновременно раскрывая объятия. Повиснув на моей шее, она радостно сообщила:
— Я всё сдала! Уж они придирались, придирались, но так ни до чего и не смогли толком докопаться!
Я покружила её.
— Молодец… Я и не сомневалась, что ты сдашь. Устала?
— Как собака, — засмеялась она, опускаясь на песок.
Мы улеглись рядом, держась за руки и глядя в закатное небо. Она сказала:
— Неделю оттягиваемся на острове, а потом приступаем.
— К чему? — спросила я.
Она так удивилась, что даже села.
— Как это — к чему? К делу нашей жизни! И плевать нам, что думает об этом Оскар и все они.