Багровые ковыли
Шрифт:
– В артдивизионе. Медсестра. Была… Вас, может быть, интересует, от кого забеременела? Звание, политические взгляды?
Нина Николаевна решила, что держаться должна смело и даже нагло. Сейчас ребенок защищал ее. Да и допрашивающий красный командир показался ей человеком неглупым и нежестоким.
– Может, хотите взять меня в плен? – спросила Нина Николаевна. – Пожалуйста. Мне все равно, где рожать. Лишь бы был врач или хотя бы фельдшерица да чистые тряпки… Можно, конечно, и расстрелять, не будет никаких проблем. Но тогда я вам буду сниться.
Кольцов
– Где это вы такие шаровары раздобыли? – спросил Кольцов.
– Что, широкие? Какие на складе нашлись. Для толстяков. Видите ли, специального обмундирования для беременных в армии нет.
– Понимаю, – усмехнулся Кольцов. – У нас также. Хотя, знаете ли, и беременные тоже встречаются. Эти факты не зависят от политических взглядов…
– Я об этом догадывалась, – согласилась Нина Николаевна.
– Только вот шаровары у вас не со склада, – сказал Кольцов. – Они с генеральскими лампасами. В армейских мастерских не шьют серийно шаровар для толстых генералов. Это индивидуальный пошив. И где это вы раздобыли такие?
– Предположим, я согрешила с генералом, – сказала «пленница». – У вас разве подобное не случается?
– Бывает, – ответил Кольцов, усмехаясь. И хотел даже добавить: «Еще как бывает!»
А думал он о том, что надо отпустить эту женщину, перевести ее к беженцам, которые заселили нижний этаж общежития, а потом, когда его отряд покинет в утренних сумерках монастырь, оставить ее здесь. Пусть сама разбирается и насчет отцовства и насчет своего будущего. Конечно, она могла много полезного рассказать. И лампасы на ее шароварах не случайны, и видела она там, у белых, много и много слышала, и вращалась не среди простых офицеров.
Но она не скажет. Не из таких. А кричать на беременную женщину и запугивать, используя ее положение, – это подлость, недостойная мужчины. Тем более она помолиться приехала. Монастырь-то не какой-нибудь, а Богородицкий.
Кольцов понимающе посмотрел на женщину, и она ответила улыбкой. Догадывалась о его мыслях.
Она была очень красива. И отчаянная, наверно, девица. Осмелилась рожать среди войны. Какие-то неясные, очень глубинные струны сочувствия затронула она в нем. Бесконечные войны заглушили их, а сейчас… Ведь ему уже двадцать восемь.
– Ладно, – сказал Кольцов, вздохнув.
И в этот момент в дверь постучали. Осторожно, словно боясь нарушить
– На минутку, товарищ комиссар.
Он упорно не хотел называть Кольцова командиром. Это ставило бы его в прямое подчинение, а так в их отношениях оставалось нечто не столь четко определенное. Грец – особист, Кольцов – комиссар. Не в одних санках, дескать, сидят.
– Да заходите, Грец, – сказал Кольцов. – Мы тут обо всем уже переговорили.
– Нет-нет, на минуточку до вас! Лично! – настойчиво упрашивал Грец.
Кольцов вышел в длинный и темный коридор общежития, которое, как подсолнух семечками, было тесно заполнено кельями. Грец осторожно затворил за Кольцовым дверь.
– Гражданочка эта. Которая с поросятком! Очень за свою животную беспокоится, – прошептал особист загадочно. – Просит, чтоб не трогали поросятко.
– А кто трогает-то?
– Как вы повелели, никто. Но она все равно беспокоится и подозвала, значит, меня и доложила, что эту гражданочку, которая на сносях, она не раз видела. У них там в селе слащевский штаб стоял. Так эта дамочка – генеральша, самого Слащева жена.
Кольцов помолчал.
– Удача-то какая! – сказал Грец. – Золотая рыбка приплыла. Мы ее с собой на ту сторону прихватим.
– И что же? – спросил Павел. – Ребеночка, что ль, слащевского собираетесь воспитывать?
– Да ребенок – тьфу! Это нам без разницы. А поводок от Слащева в руках держать будем. Даже если особой пользы не получится, все равно генералу переживание устроим.
– Переживание ему на поле боя надо устраивать, – сухо сказал Кольцов.
Грец замолчал, чувствуя, что комиссар не хочет оценить его находчивость, его открытие и чудесный замысел. Не получался у Греца контакт с комиссаром. Вражина, да и только!
Кольцов ощущал в молчании особиста, в его сопении чудовищную и все возрастающую ненависть. Странное дело, воевали они на одной стороне, но между ними было меньше понимания, чем между Павлом и этой генеральской женушкой.
Совместные бои, в которых, надо сказать, Грец проявил себя смелым и находчивым бойцом, на время уменьшили остроту взаимного неприятия, но сейчас все возвращалось на свои места. Интересно, если действительно удастся построить коммунизм, какая роль будет отведена таким, как Грец? Что они будут делать? Они же не смогут жить без питающего их чувства вражды. Да что там этот маленький особист? Ведь он, Кольцов, встречал таких грецев, обладающих высоким званием.
Впрочем, Кольцов не хотел ссоры. Им предстояла еще тяжелая переправа.
– Тарас, перед нами беременная женщина, – сказал Кольцов. Он впервые назвал особиста по имени, желая, чтобы его поняли как можно лучше. – Мы, большевики, не воюем с беременными и не используем их состояние для своей выгоды. Даже царские жандармы этого не делали. У нас есть свой кодекс чести. Поэтому я сейчас отведу эту женщину к беженцам, пусть ee там покормят и пусть потом, когда мы уйдем, отправляется, куда она хочет: хоть молиться, хоть рожать.