Багровые реки
Шрифт:
— Да, верно… даты сходятся…
— В вашем классе был мальчик, которого звали Жюд Итэро. Довольно необычное имя. Постарайтесь вспомнить. Это очень важно для меня.
— Нет, поверьте, я…
Карим шагнул к нему.
— Но вы же помните, как монахиня искала ваши школьные фотографии, правда?
— Я…
Мать не упускала ни слова из их разговора.
— Ах ты, маленький поганец! Значит, этот араб говорит правду? — визгливо закричала она.
И, повернувшись, заковыляла к двери. Воспользовавшись этим,
— Ну же, святой отец, решайтесь, расскажите все, черт возьми!
Священник рухнул на диван.
— Я так и не понял, что случилось в тот вечер…
Карим встал рядом на колени, чтобы лучше слышать его слабый глухой голос.
— Она пришла… однажды летом, к вечеру.
— В июле восемьдесят второго года?
Священник кивнул.
— Постучалась к нам… Жара стояла убийственная, камни и те раскалились… Не помню почему, но я был дома один. Открываю и вижу… Господи боже! Вы только представьте: мне было тогда десять лет, а она стоит передо мной в полумраке, эта монахиня в черно-белом наряде…
— Что она вам сказала?
— Ну, сперва она поговорила со мной о школе, об отметках, о любимых предметах. У нее был такой мягкий, задушевный голос. Потом попросила показать своих товарищей. — Кюре вытер лицо, по которому струился пот. — Ну… я и принес ей школьную фотографию, ту, где нас сняли всех вместе. Я так гордился тем, что могу показать ей весь наш класс. И вот тут я понял: она что-то ищет. Она долго смотрела на снимок, а потом спросила, можно ли ей взять его себе… На память, так она сказала…
— Она просила у вас другие фото?
Священник кивнул. Его голос прозвучал еле слышно:
— Она хотела еще снимок предыдущего года. Карим не удивился, теперь он знал: можно сколько угодно расспрашивать родителей учеников тех двух классов — ни у одного из них он не найдет фотографий. Но зачем они понадобились монахине? Кариму почудилось, что вокруг него стеной стоят непроходимые, объятые мраком каменные джунгли.
В дверях снова показалась мать кюре. Она прижимала к груди обувную коробку.
— Маленький поганец! Ты отдал свои фотографии! Свои школьные фотографии! Когда ты был такой миленький, такой славный…
— Замолчи, мама! — И священник впился глазами в Карима. — Я уже тогда почувствовал призвание, понимаете? И эта огромная женщина словно заворожила меня…
— Огромная? Она была высокой?
— Нет… Я не знаю… Мне было всего десять лет… Но я до сих пор вспоминаю ее, в этом черном одеянии… Она говорила так мягко, так спокойно… И она хотела получить эти снимки. Что ж, я отдал их ей не колеблясь. Она благословила меня и исчезла. Я подумал: это знамение. И я…
— Мерзавец!
Карим обернулся к старухе, кипевшей от ярости. Затем снова взглянул на сына и понял, что тот целиком ушел в воспоминания. Он спросил как можно мягче:
— Она
— Нет.
— Упоминала ли она в разговоре имя Жюд?
— Нет.
— А деньги она вам дала?
Священник поморщился.
— Нет, конечно! Она попросила снимки, я их отдал, вот и все. Господи, я же вам говорю, что счел это небесным знамением!
И он разразился слезами.
— Тогда я еще не знал, что не гожусь ни на что путное. Что я стану алкоголиком, пропащим человеком. А чего еще ждать от сына этой… Как отдавать другим то, чего нет у тебя самого? — Он вцепился в рукав Каримовой куртки, умоляюще глядя на него. — Как нести свет людям, если твоя собственная душа погружена во мрак? Как? Как?
Мать выронила коробку, и фотографии рассыпались по полу. Она бросилась на сына, точно зверь на добычу, и начала бешено колотить его по спине и по плечам с криком:
— Мерзавец, мерзавец, мерзавец!
Карим испуганно попятился. Он понял, что пора уходить, иначе он и сам свихнется. Но он еще не все узнал. Оттолкнув женщину, он нагнулся к священнику, съежившемуся на диване.
— Я сейчас уйду и больше не буду к вам приставать. Скажите только одно: вы с тех пор виделись с этой монахиней?
Кюре кивнул, сотрясаясь от рыданий.
— Как ее зовут?
Кюре всхлипнул. Мать бродила вокруг них, бормоча под нос невнятные угрозы.
— Как ее зовут?
— Сестра Андре.
— В каком она монастыре?
— В Сен-Жан-де-ла-Круа. Это монастырь кармелиток.
— Где это?
— Между… между Сетом и Агдским мысом, на берегу моря. Я иногда езжу к ней, когда меня одолевают сомнения. Она… она моя единственная опора. Я…
Но дверь уже хлопала на ветру. Сыщик мчался к своей машине.
V
22
Небо снова нахмурилось. Большой Пик Белладонны высился под облаками, как грозный черный вал, застывший в каменной неподвижности. Его склоны, покрытые щетиной чахлой растительности, таяли у вершины в белесой дымке. Тросы подвесной дороги выглядели издали тоненькими вертикальными ниточками на фоне снегов.
— Я думаю, что убийца поднялся туда вместе с Реми Кайлуа, когда тот был еще жив. Должно быть, они сели в одну из этих кабинок. — Ньеман улыбнулся. — Опытному альпинисту ничего не стоит включить фуникулер в любое время дня и ночи.
— Почему вы так уверены, что они поднялись наверх?
Фанни Ферейра, молодой преподаватель геологии, выглядела великолепно: ее лицо в обрамлении капюшона лыжной куртки сияло юной свежестью, вьющиеся волосы трепетали надо лбом, светлые глаза ярко блестели на смуглом лице. Ньеману нестерпимо хотелось вонзить зубы в эту лакомую сочную плоть. Он ответил: