Багровый лепесток и белый
Шрифт:
Эммелин задумывается, не пойдет ли ее груди на пользу небольшая прогулка? У нее набралась целая сумка шерстяных перчаток и еще одна, полная чулок, все это нужно переправить к миссис Лейверс, организующей в следующем месяце доставку помощи нуждающимся ирландцам. («Она из фениев!» — вне всяких сомнений объявят сплетницы, или — «Она папистка!»). До дома Лейверс лишь несколько минут ходьбы, можно будет взять в каждую руку по сумке — при том, разумеется, условии, что веса они примерно равного.
Все комнаты дома миссис Фокс, за исключением ее спаленки, забиты ящиками, сумками, свертками и штабелями книг. По
Отыскать чулки и перчатки ей не удается, и она возвращается вниз, чтобы сжевать еще один ломоть хлеба с маслом — это вся еда, какая имеется в доме. В обычные понедельники у нее остается немного воскресного ростбифа, однако вчера миссис Фокс предложила Саре съесть, сколько душа попросит, — кто же мог знать, что у этой девушки аппетит Лабрадора?
«Для тех, кто стоит выше меня, я — жалкая, сидящая на мели вдова, — жуя хлеб, размышляет она. — Для стоящих ниже — изнеженное создание, обитающее в раю. У каждого из нас отыщется и то, чему кто-нибудь позавидует, и то, от чего кто-нибудь с отвращением отшатнется. У каждого, за вычетом самых что ни на есть бедняков, ниже которых — лишь выгребная яма Ада».
Исполнившись новой решимости отыскать чулки и перчатки, Эммелин приступает к рьяным поискам. Она даже шляпку надевает, дабы подчеркнуть серьезность своих намерений — на случай, если ее посетит искушение сдаться. Впрочем, к большой ее радости, сумки она находит почти сразу — стоящими одна на другой в платяном шкафу. Однако, вытаскивая их, Эммелин поднимает облако пыли и, не успев сдержаться, принимается кашлять, кашлять, кашлять. Кашляет она до тех пор, пока не падает на колени; слезы струятся по ее щекам, дрожащие руки крепко прижимают ко рту носовой платок. Потом, когда кашель стихает, она присаживается на нижнюю ступеньку лестницы, покачивается, устраиваясь поудобнее, из стороны в сторону, вглядывается в квадрат света, проливающегося сквозь матовое стекло ее парадной двери.
Больной миссис Фокс себя не считает. По ее мнению, она здорова настолько, насколько это возможно для женщины со слабой от природы грудью. Не считает она себя, если уж речь зашла о ее недостатках, и дурнушкой. Да, Бог наделил ее длинным лицом, однако ее и такое устраивает. Оно напоминает лицо Дизраэли — немного, впрочем, смягченное. Но ведь оно же не помешало ей найти мужа, верно? А если второго у нее так и не появилось, что ж, довольно и одного. И, возвращаясь к теме здоровья: при всей румяности и улыбчивости Берти, здоровье, в конечном счете, подвело его, а не ее. И это лишь доказывает, что сроки человеческой жизни определяются не сплетницами, а Богом.
Осторожно дыша, она поднимается со ступеньки, подходит к сумкам. Взяв по одной в каждую руку, проверяет их вес. Равный. Миссис Фокс несет сумки к двери, только на миг помедлив, чтобы проверить в зеркале, прежде чем выйти на люди, в порядке ли ее волосы.
К востоку от миссис Фокс, отделенный от нее целым миром, меряет шагами улицы Генри Рэкхэм. (Ах, что за день для прогулки! Даже представить себе невозможно — не правда ли? — какое здоровье ты обретаешь, бродя среди этих людей.)
Сейчас Генри идет по улице, на которой никогда еще не бывал, извилистой, лежащей в тени, здесь нужно смотреть под ноги, чтобы не поскользнуться на экскрементах; здесь приходится не упускать из виду ни одного проулка, ни одной уходящей под землю лестницы, потому что иначе к тебе непременно кто-нибудь да прицепится. Генри вышагивает с холодным, чопорным видом, решимость его лишь на малую малость превосходит страх, питаемый им; ему остается только надеяться (ибо молиться он в подобных обстоятельствах не вправе), что никто из знакомых не увидит его входящим в этот смрадный лабиринт.
Он хорошо знает, по каким дням миссис Фокс работает в «Обществе спасения», а по каким остается дома; расписание ее награвировано в памяти Генри, — так вот, по понедельникам она отдыхает. Потому-то он и выбрал нынешний день для похода в Сент-Джайлс, в одно из тех мест, где она могла бы помогать беднякам. Генри подавляет вызванный вонью кашель и идет дальше.
Проходит несколько минут, и все окружавшие его претензии на благоприличие исчезают, основательность и прямизна Оксфорд-стрит теряются из виду, наполовину позабываются, стираются из сознания кошмарным видением упадка — упадка самой улицы, упадка обветшалых домов по обеим ее сторонам, упадка обликов и нравов жалких ее обитателей.
Воистину, думает Генри, эта часть города есть закраина Ада, недолгий бивак на пути к погосту. Газеты твердят, что с пятидесятых здесь многое улучшилось, но может ли это быть? Он уже видел гниющие в канаве отрубленные собачьи головы с высунутыми, раздувшимися языками, на которых кишмя кишат вши; видел полуголых детей с изможденными, искаженными злобой и ликованием лицами, швырявших друг в друга камнями; видел орды призраков, глядевших из разбитых окон — ввалившиеся глаза, неведомо какой пол, тела, почти такие же серые, как лохмотья, которые их прикрывают.
Поразительное число этих людей живет, судя по всему, под землей, в подвалах, в которые можно попасть лишь по темным каменным лестницам, а то и по хлипким приставным. Мокрое простиранное белье, свисающее с протянутых из окон в окна веревок, пестрит отметинами сажи; там и здесь драные простыни хлопают на ветру, точно знамена, украшенные вместо эмблем выцветшими до бурости пятнами крови.
Генри Рэкхэм пришел сюда с одной только целью: понять, в чем состоит различие. Не то, о котором твердит миссис Фокс, но тем не менее различие.
Он проводит здесь считанные минуты, а в него уже вцепляется женщина средних лет, впрочем, не исключено, что она и моложе, чем выглядит; женщина, облаченная в просторное платье эпохи Регентства, многажды штопаное и латаное. Голова ее не покрыта, шея гола, улыбка, которой она приветствует Генри, выставляет напоказ все еще сохраненные ею зубы: означает ли все это, что она проститутка?
— Подайте бедной горемыке несколько пенни, сэр. Стало быть, нищенка.
— Вам нужна еда? — спрашивает Генри, которому вовсе не хочется выглядеть простофилей. Его так и порывает выказать щедрость, однако от нищенки, кажется, веет спиртным.