Бал шутов. Роман
Шрифт:
— С вами приятно разговаривать, — улыбнулся «Шмуц», — остальным, пока объяснишь…
— Идиоты! — успокоил его Леви. — Скажите, а мог бы я сразу дважды застраховаться от смерти?
— То есть как? — не понял агент.
— Очень просто, — объяснил Леви. — Я сажусь впервые в жизни за руль, естественно, умираю от страха, от разрыва сердца, а потом уже погибаю в аварии? А?
Агент начал тереть лоб.
— К сожалению, нельзя, — объяснил он, — люди умирают только один раз.
— А вот это жаль, — опечалился
Он замолк.
— А если я не умираю? — вдруг спросил он.
— Как, совсем?! — испугался агент.
— Ну, положим, еще лет сорок — пятьдесят?
«Шмуц» несколько огорчился. Взгляд его потускнел.
— Это плохо, — признался он, — нехорошо. На вашем месте я бы этого не делал.
— Почему? — поинтересовался Леви.
— Подумайте сами. Все эти годы вы должны будете выплачивать по сто франков в месяц, и получите ваши деньги где-то к вашему столетнему юбилею. Что вы тогда будете с ними делать?
— Вы правы, — согласился Леви. — Конечно, лучше погибнуть сейчас и сразу же получить деньги, чем продолжать жить и получить их через полстолетия. Но учтите, — продолжал он, — до миллиона мне нехватает двести пятьдесят тысяч. Вы не могли бы мне еще что-нибудь предложить?
«Шмуц» несколько испуганно взглянул на Леви.
— А как же? — удивился комик. — Миллион- и ни копейки меньше! Иначе я бы не стал с вами разговаривать… Итак, на что мы еще страхуемся?
— Но у меня больше ничего нет, — пробормотал агент.
— Плохо работаете, — констатировал Леви, — не удовлетворяете широкие запросы трудящихся… Могли бы вы меня застраховать от измены? Если от меня уйдет жена — я могу что-нибудь получить?
— Вы женаты?
— Конечно, нет, — воскликнул Леви. — С чего вы взяли?! И не собираюсь… Так что вы мне дадите в случае ухода возлюбленной?..
Лицо агента вдруг чем-то неуловимо стало напоминать лицо гегемона Семена Тимофеевича, требовавшего валюту в районнном сумасшедшем доме.
— Сто восемьдесят тысяч франков, — отчеканил он.
— Двести пятьдесят тысяч, — потребовал Леви, — и ни сантима меньше!.. Ее уход для меня будет непереносимым ударом… И не торгуйтесь!
— Но вам придется больше платить ежемесячно, — пробормотал агент, и потянулся к микрокомпьютеру.
— Можете не считать, — бросил Леви. — Я согласен. Присылайте ваши полисы!
Уходя, агент как-то вяло обнял его.
— Извините, — пробормотал он, — что я вам не могу пожелать ничего хорошего… ни здоровья, ни счастья… Вы меня понимаете?..
— О чем вы говорите! — сказал Леви и захлопнул за «Шмуцем» дверь…
Он покинул студию через десять минут. Ему ничего не оставалось, как бежать из нее, даже не отдохнув — Леви не был готов умереть даже ради Иегуды. Тем более, что деньги на Галеви он получил бы только после своей смерти…
Он шел по Паки со своим чемоданчиком, где лежало три варианта «Иегуды» и сам Галеви, и все ожидал, когда его начнут насиловать. Но, увы, он был никому не нужен — вокруг была масса конкурентов, вернее, конкуренток, которые явно превосходили его своими достоинствами. Этот район славился своими проститутками — красивыми, сдержанными, интеллигентными, напоминавшими женщин высшего русского общества девятнадцатого века. Они говорили на трех языках, благородно улыбались, и скромно, достойно стояли у стенки, как Наталья Ростова на балу…
И Леви хотелось пригласить каждую из них — нет, не в постель, а на вальс или танго…
И вдруг одна, длинноногая, худая, отделилась от стенки и бросилась на него, крича довольно странную даже для Женевы фразу:
— Товарищ Леви! Вы меня не узнаете?..
И товарищ Леви узнал женевскую проститутку — это была бывший член приемочной комиссии, деятель культуры, комсомолка Таня…
— Боже мой, Таня, что вы здесь делаете?
— Работаю, — гордо ответила она.
— И… и довольны… так сказать… работой?
— Очень! Вы не представляете, как это удобно! Всего три — четыре часа — и получаю в десять раз больше, чем на ткацкой фабрике. Даже с учетом премий и сверхурочных…
Таня взяла Леню под руку.
— Я могу вас пригласить в ресторан?
Они пошли в «Ричмонд». Леви был плохо, но одет, комсомолка же была почти нагая — горжетка и колготки.
Но на это никто не обращал внимания, и только Леви периодически интересовался, не замерзла ли она, и предлагал свой пиджак. Они вспоминали прошлое, пили водку и ели сосиски, чем посеяли некоторую панику среди обслуживающего персонала.
— Из всего их выбора предпочитаю сосиски, — улыбнулась комсомолка. — Смешно, а?..
И они заказывали еще…
— А что стало с офицером флота? — спросил Леви.
Комсомолка внезапно разрыдалась.
— Как, — пробормотала она сквозь рыдания, — вы разве не слышали?
— Нет.
— Его забодал бык. В Барселоне.
— Что вы говорите? — испугался Леви.
— Он поднял его вместе с кортиком на рога и так минут шесть носил по арене… Вы не представляете, как он ревел…
— Кто, бык?
— Да нет, офицер… Пока в него не вонзили бандерилью…
— В офицера?! — ужаснулся Леви.
— Да нет, в быка… И вы знаете, какие были его последние слова?
Леви уже не знал, кого? Быка? Офицера? На всякий случай он промолчал…
— Прости, Татьяна! — сказала комсомолка.
«Наверно, все-таки быка, — подумал Леви. — Офицер на такое был явно неспособен».
Они выпили за упокой души русского тореадора…
— А вы знаете последние слова Ореста Орестыча? — спросила она.