Бал шутов. Роман
Шрифт:
И сам отвечал.
«Чего жаловаться. Все мы изгнанники. Из рая…»
Соколу все осточертело. Несколько дней он пил. Затем вдруг поехал в театр…
На сцене шла «Трехгрошовая опера» Бертольда Брехта.
Мекки — нож пел свои страшные куплеты.
Проститутки голосили и повиливали бедрами.
И вдруг в этом борделе на берегу Темзы появился Владимир Ильич. Ленин шел не торопясь, немного подпрыгивая, в своей знаменитой кепочке, заложив руки за жилетку
Зал взорвался аплодисментами — как и всегда, когда на сцене появлялся вождь революции.
Пусть даже и в бардаке.
Он двигался от задника к авансцене, подмигивая проституткам и пощупывая их.
— Негасиво, — картавил он, — негогошо.
От стыда, от ужаса происходящего, а, может, и от близости вождя проститутки начали спешно напяливать на себя что попало, а Мекки чуть не проглотил свой знаменитый нож.
Зал смолк, ошеломленый столь легкомысленным поведением Владимира Ильича, а также вопросом — как он забрел в этот бордель?
А вождь революции и не думал отвечать. В абсолютной тишине он приблизился к рампе, выбросил вперед правую руку и страстно и пламенно выкрикнул в зал.
— Товагищи! — прокартавил он. — Социагистическая гевалюция, о котогой столько говогили большевики — провалилась!..
Зрители онемели и с надеждой смотрели на запасной выход.
Владимир Ильич потер сократовский лоб.
— Пгошу почтить ее память вставанием, — попросил он.
Все стали переглядываться, как бы ищя помощи друг у друга, а затем, как один, в едином порыве, встали.
Как-никак, это был призыв вождя.
— Смело товагищи в ногу… — затянул он.
– ..гудью окгепнем в богбе, — почему-то картавя, подхватил зал…
Кулисы были потрясены. Главный принимал сердечное.
Борис стремительно шел по театральному коридору.
Он был заполнен перепуганными актерами, пожарниками, проститутками, режиссерами, Мекки — Ножом, секретарем парторганизации, мастерами по свету и звуку.
— Догогу вождю геволюции! — шумел Борис, и все в страхе расступались. К нему бросились секретарь и Главный.
— Что вы наделали? — спросил секретарь. — К чему вы идете?!!
— К воогуженному восстанию, — пламенно выкрикнул Владимир Ильич.
— Ты сдурел, — пропищал Главный, — одумайся! Что, наконец, происходит?
— Социалистическое отечество в опасности! — объяснил Борис, отодвинув Главного и вошел в грим — уборную.
За его столиком сидел Борщ. Борис ничуть не удивился.
— Ну, — спросил он, — сейчас я уже заслужил тюрьму или нет?!!
Майор даже не колебался.
— Заслужили, — недовольно ответил он.
— Так чего вы ждете?..
Невесть откуда появились два битюга, заломив ему руки, потащили его, на глазах всей труппы, к черному воронку.
— Вся власть Советам! — только и успел выкрикнуть Владимир Ильич…
Он кричал этот лозунг и в машине, по всему пути следования.
Прохожие узнавали ленинские интонации, в испуге оглядывались…
Так его и везли, неразгримированного, словно арестованного царской охранкой.
А затем втолкнули в большую ярко освещенную комнату. От обилия света Владимир Ильич даже зажмурился. Висела люстра и хрустальные бра, стояли красные кожаные кресла и огромный письменный стол, полки с великолепной коллекцией книг, стереосистема, японский транзистор, телевизор с видеомагнитофоном и фрукты в вазах.
Борис расстроился.
— Опять, — сказал он, — а когда ж тюрьма?
— Это тюрьма, — елейно улыбнулся один из битюгов.
Со временем Леви начал чувствовать, что, живя в Женеве, он начинает подсыхать.
У него начали атрофироваться чувства, пропали энтузиазм, азарт. Было безденежно и скучно. Какого-то элемента нехватало ему в этом воздухе. Какого-то витамина недоставало на этих берегах.
Ему казалось, что он жил в банке. Они стояли вокруг, а «Швейцарский кредит» заслонял ему вид на Монблан, как когда-то торс мадам Штирмер.
Корреспонденция у него тоже была банковской.
Банки наперебой приглашали его открыть счета, причем на выгодных условиях.
Особенно настаивал «Народный банк».
Это сочетание всегда как-то коробило Леви. Ему казалось, что в банке действительно народном не должно было быть ни «су».
А в этом народном, судя по всему, было больше.
И он давал высокий процент.
Но Леви почему-то колебался.
Вокруг были деньги и чистый воздух.
Видимо, действительно, деньги не пахли.
Хотя сам Леви этого все еще подтвердить не мог. До сих пор у него не было ни обоняния, ни денег…
И ни хорошего настроения — что самое страшное.
Разговор с шефом его несколько задел.
«Да, я не христианин, — думал он, — а кто же? Разве я еврей? Зачем я сюда приехал? Что я тут делаю?»
Он стал вспоминать, и вдруг имя Иегуды Галеви прожгло его мозг.
— Боже! Я ведь совсем забыл о нем!
Его это поразило. Он достал чемодан и вынул оттуда портрет Иегуды. Галеви несколько постарел, осунулся, казалось, что и ему здесь скучно и неуютно.
— Конити ва, — поздоровался Леви, — это нейтральная страна, учитель, ты знаешь?..