Балатонский гамбит

Гавен Михель

— Без печати — возможно. Какое-то время, — он согласился. — И то недолго. Но без этого — нет, без этого я тебе не позволю. Я привез тебе не только цветы.

— Что еще? — она удивилась.

Он достал из нагрудного кармана маленькую бархатную коробочку. Открыл, повернув, показал ей. Она увидела золотое кольцо, украшенное алмазной резьбой.

— Без этого я не отпущу тебя в Берлин.

— Откуда? — она прижала ладонь к губам. — Откуда все это берется здесь, можно сказать, на поле боя.

— Ну, откуда берутся розы, я тебе все равно не скажу, — он рассмеялся, —

это секрет. А кольцо я купил еще в Аахене, тогда, после Арденн, на следующий день после того, как вы улетели в Берлин. Сам не знаю зачем, вроде бы и ни к чему и нет в нем ничего особенного, просто оно приковало мой взгляд, и не взять было просто невозможно. Я думал, отвезу Зигурд. Но потом забыл ей отдать. Слишком торопился к тебе в Шарите и забыл. К тому же только потом сообразил, что ей оно налезет разве только на мизинец, у нее пальцы толще, она же не хирург. И тогда я понял, для чего оно попалось мне на глаза, для чего какой-то ангел стер мне память. Сам еще не зная, я купил это кольцо для тебя. Это будет нашим обручением, Мари, — он взял ее руку и надел кольцо на безымянный палец. — Точно подошло. Оно как раз для тебя. Для твоих тонких пальцев, Мари.

Она разволновалась, пальцы дрожали, она поднесла кольцо к губам и поцеловала его.

— Мы обручены, Мари. Ты — моя. А вся моя жизнь — твоя.

— А моя — твоя, — она ответила чуть слышно, и по бледной щеке покатилась слеза.

— Ну-ну, — он приподнял ее голову, поцеловал в губы, ее глаза сверкали от слез. — Плакать зачем? Плакать не нужно.

— От счастья тоже плачут…

— Сейчас ты забудешь о слезах.

Он расстегнул пуговицы на ее мундире, страстно целуя ее шею и губы, так же быстро справился с рубашкой, опустил бретельки бюстгальтера, обняв, нежно сжал ее грудь. Но она вдруг отстранилась и положила свою руку поверх его.

— Не нужно. Здесь.

— Что? — он взглянул на нее с недоумением. — Брачная ночь отменяется? Эсмеральда говорит мне нет? Ты устала? Или тебе уже надоели мои домогательства? Все, что я хочу сейчас, после того, как я целый день утюжил этих большевиков на канале и наконец-то сбросил их, это любить тебя, больше ничего. Я вообще не хочу ничего другого.

— Я тоже не хочу ничего другого, — она провела рукой по его волосам. — Только этого. Чтобы ты любил меня, бесконечно, всегда. Но… — она запнулась. — А где Золтан с семьей? Хозяин этого дома?

— Он сказал, что они будут в чулане, — он пожал плечами. — Не нужно беспокоиться. Им там хорошо.

— Там холодно, — она поправила одежду и застегнула пуговицы на мундире. — А с ними двое маленьких детей. Здесь натоплено, тепло. Я буду заниматься любовью в тепле, а дети будут мерзнуть и ждать, пока я получу все радости, о которых мечтала? Я не могу так.

— Ты хочешь, чтобы в чулан пошли мы? — догадался он.

— Да, — она кивнула. — Пойди, позови их. Пусть идут сюда и спокойно ложатся спать.

— Хорошо, но ты сама там не замерзнешь?

— С тобой я не замерзну даже на снегу, на улице, — она улыбнулась и еще раз поцеловала кольцо на пальце.

— Ну, на улицу мы не пойдем, — он наклонился и поцеловал ее в губы. — Я сейчас позову их.

— Конечно. Потом мы тихо уедем, они и не заметят. Зачем им столько беспокойства?

Он вышел в сени. Она слышала, как он стучит в дверь чулана, разговаривает с Золтаном.

— Что вы, что вы, господин офицер, — возражал венгр. — Нам и так все удобно.

— Золтан, я прошу вас, — Маренн вышла вслед за Йоханом. — Мне крайне неловко, что ваши внуки будут спать в холоде. Пожалуйста, укладывайте их, как они привыкли, не нужно никаких неудобств. А мы, — она взглянула на Йохана, — мы военные люди, мы привыкли.

Он кивнул, подтверждая.

— И если можно, — попросила она, — поставьте в воду мои розы. Я утром заберу их с собой, — она взяла со стола букет и протянула его венгру.

— О, конечно, конечно, это чудесные цветы. Агнешка, возьми, — венгр передал розы жене. — Она умеет обращаться.

— Я помню, — Маренн едва заметно улыбнулась. — Вы мне говорили.

— Вы чуткая и добрая, как императрица Зизи, — наклонившись, венгр поцеловал ее руку. — Золтан будет помнить вас. До конца дней.

Из чулана вышла дочь Золтана с детьми. Мальчик постарше подошел поближе и неожиданно взял Маренн за руку.

— Антал, что ты? — прикрикнул на него Золтан. — Не балуйся. Не трогай госпожу офицера.

— Ничего, ничего, Золтан, — Маренн присела перед мальчиком, он дернул ее за воротник, подцепив ноготком серебряные руны «СС» на воротнике. — Нравится? Красиво? Блестит? — она спросила его по-венгерски.

Антал сразу покраснел, смутился, отступив на шаг, спрятал руки за спину и засопел. Маренн ласково погладила его по голове. Потом взглянула на Йохана. Он стоял рядом, с улыбкой глядя на них. Потом с нежностью притронулся рукой к ее распущенным волосам.

— Все, идите спать, не мешайте, — Золтан подхватил внуков на руки.

— Пошли, госпожа оберштурмбаннфюрер, — Йохан постучал пальцами по погону Маренн. — Мне надо скоро возвращаться в полк. А тебе — спешить на самолет.

Она поднялась. Он привлек ее к себе, потянув за руку. Они вошли в чулан, слабо освещенный одной тусклой лампой, стоявшей на бочке с заготовленными на зиму грибами или капустой.

— Дети тебя любят.

— Я их тоже люблю. Когда я приезжаю к рейхсфюреру, Нанетта бегает за мной по всему дому. Ее любимый доктор. Я ее лечу, как только она появилась на свет. И чтобы она не плакала, когда я уезжаю, я всегда привожу ей конфеты. Марта говорит, она потом их ест целый день, зато слушается. За конфету. Еще бы, — Маренн рассмеялась, усаживаясь на лежанку напротив окна, — любимый доктор — это не мама, которая делает замечания, воспитывает. Но я и своим детям замечания делала, конечно, но у меня плохо получалось. Они всегда так мило выглядели, когда набезобразничают, что ругаться на них было просто невозможно. Так что я скажу два слова строго, а потом мы все смеемся. Они были спокойными детьми, очень самостоятельными, часто оставались одни. Конечно, что-то разобьют, что-то порвут, но я не очень переживала из-за этого, главное, чтобы они были здоровы и счастливы.