Балатонский гамбит

Гавен Михель

— Да, твоего профессора на войне представить трудно, — Йохан уложил ее на постель, сдернув покрывало, наклонился, целуя ее плечи. — Он весь такой, в общем, как воздушный шарик. Лучше не трогать, а то, не дай бог, лопнет.

Она откинула голову и зажмурила глаза, каждой клеточкой тела, каждым фибром своей души откликаясь и отдаваясь его ласке. Но, услышав про шарик, вдруг отстранилась и засмеялась, закрыв ладонями лицо.

— Надо же, я бы никогда так не подумала. Хотя Штефан тоже так говорил про него, «твой профессор». Вон, твой профессор тебе из окопа платочком машет.

— Он, правда, махал платком? — приподняв голову, Йохан насмешливо взглянул на нее.

— Ну, да, — она снова прислонила его голову к своей груди. — Ослепительно-белым на фоне всей грязи и разрухи. А что ему еще оставалось делать? Он же не мог вылезти из окопа. Он даже не мог себе представить, как это делается, ведь надо же как-то на коленках, локтями поработать, а потом все это будет грязное. И что дальше? Лететь грязным в Берлин? А что скажет Федерика — она же ужаснется. Вот он и махал платком, чтобы его забрали.

— И его забрали? — он сел рядом, взяв ее сигарету, затянулся. — На чем? На вертолете? Чтобы сразу по лесенке, как Мюнхаузен, и уж точно не испачкаешься, если только не упадешь или большевики не подобьют снизу. Но можно, например, потерять фуражку, если она не приклеилась к голове от страха, конечно. Хотя у него густая шевелюра, причесанная волосок к волоску.

Она с трудом сдерживалась, чтобы не смеяться громко — наверняка дети Золтана еще спят.

— Нет, Штефан приехал за ним на танке. Танки мой профессор тоже в основном видел на параде, и когда такая махина надвинулась на него, он испугался. Штефану и его товарищам пришлось под руки выводить его из окопа. В общем, впечатлений хватило. Он же как? Как Зигмунд Фрейд. Пациент ложится на кушетку, врач присаживается в изголовье, начинает задавать вопросики про детство, маму, папу, какие-то впечатления, потом сделает вывод по части комплексов и пропишет лечение. А дальше — к Фредерике на обед. А тут что, прыгай по окопам, да еще по тебе палят со всех сторон, того гляди ранят, не говоря уже о худшем. Для де Криниса слишком много переживаний.

Она собрала волосы на затылке, потом снова распустила их. Явно забыв о де Кринисе и его приключениях, Йохан смотрел на ее грудь, напрягшуюся от движений. Затем, затушив и бросив сигарету, резко притянул к себе, целуя ложбинку между грудями и небольшие упругие соски в темном ореоле. От возбуждения ее охватила дрожь. Откинув голову, она уперлась руками ему в плечи.

— Сейчас придет машина, — сказала сдавленно вполголоса.

— Придет. Но мы успеем, — обхватив ее спину, он поднял ее и усадил на себя. Она обняла его за шею и отдалась полностью захватившей ее в миг страсти, стиснув зубы и едва удерживая себя, чтобы не закричать или не выдать себя стоном.

19

Золтан вышел проводить их на крыльцо. Агнешка вынесла букет белых роз, за ней показался заспанный Антал. Увидев Маренн, сразу схватил ее за руку, почти повис на ней. Маренн наклонилась, подняла мальчика на руки.

— Что ты встал так рано? — спросила по-венгерски. — Расти большим, здоровым. Радуй маму и дедушку с бабушкой. Забудь все несчастья, как страшный сон.

— Солдаты! — мальчик показал ручонкой на БТР.

Маренн обернулась. Йохан говорил по рации. Повернувшись, сказал ей:

— Ким, поторопись, нам надо возвращаться.

Маренн отдала мальчика Золтану.

— Солдаты спешат на войну, — сказала она. — Когда ты вырастешь, войны уже не будет. Ее никогда больше не будет. И солдаты будут только маршировать на парадах, и ты вволю насмотришься на них, а может быть, тоже станешь одним из них, как твой дедушка.

— Когда он вырастет, те елки, которые я посадил вокруг дома, станут совсем большими, — голос Золтана дрогнул, в глазах блеснули слезы. — Я сделаю скамейку под ними и, сидя рядом, расскажу ему и его брату об императрице Зизи, как она приезжала ко мне на свадьбу с сыном, и о ее правнучке, о вас, фрау, о том, как вы помогали выжить людям, даже не думая о том, что они ваши враги. Я обязательно расскажу им об этом и попрошу, чтоб они, когда сами состарятся, рассказали своим детям. А еще я заставлю их выучить немецкий язык, чтоб они могли понимать речь, на которой изъяснялся наш император. Вы же, фрау, знайте всегда, что дом Золтана открыт для вас. Всегда. Это тоже будет моим завещанием. Чтобы эти двери всегда были открыты для вас и для ваших детей. У вас есть дети?

— Есть, дочь. Она уже взрослая. А сын погиб на войне, почти два года назад.

— Вы молодая, вы еще будете счастливы. А мы вас будем помнить, — венгр поклонился.

— Ким!

— Спасибо вам, — Маренн обняла старика на прощание, поцеловала в морщинистую щеку. Погладив по голове мальчика, спустилась с крыльца и подошла к БТРу. Протянула руку, Йохан помог ей подняться на борт. Мотор заработал громче, машина тронулась.

— Спасибо, — Йохан поднял руку, приветствуя старого солдата. Маренн помахала ему и его маленькой, согбенной супруге большим букетом роз, потом прижала букет к груди, вдыхая сладковатый, пьянящий запах. БТР выехал на дорогу — сторожка скрылась за деревьями. По рации все время передавались приказы и сообщения, встречный ветер трепал длинные распущенные волосы Маренн, которые она забыла сколоть, выходя от Золтана. Йохан повернулся к ней.

— Самолет прилетел?

— Я не знаю, — она пожала плечами, — это должны были сообщить в госпиталь, Виланду.

— Доктора Виланда мне, — он приказал связисту. — Мартин, — произнес через мгновение, отвернувшись от ветра. — Да, я. Она скоро будет, — он взглянул на Маренн. — Я сам везу ее к тебе. И еще собираюсь тебе сказать, что отпускать ее одну, куда бы то ни было без сопровождения в нынешних обстоятельствах — это абсурд. Я уже знаю о том, что она тебя не слушает. Но для тебя это не оправдание. Как там самолет из Берлина? Прилетел? Еще только вылетает? — он снова посмотрел на Маренн. — Хорошо. Значит, у нас есть время.

— Мне надо подготовить тяжелораненых к эвакуации, я их заберу с собой в Берлин, — сказала она.

— Ты знаешь, кого из раненых фрау Ким собирается взять с собой в Берлин? — спросил Йохан Виланда. — И «Гогенштауфен»? — он снова повернулся к Маренн.

— Да, и «Гогенштауфен», конечно.

— Да, и «Гогенштауфен». Вот тогда готовь их, Мартин. Мы едем.

Связь отключилась. Он взял ее за руку. Она опустила голову.

— Не переживай, — он убрал ее волосы, прилипшие к щеке. — Мы скоро увидимся. Если здесь все завязнет, нас перебросят на Берлинское направление. Не будем же мы здесь вести позиционную войну, ожидая, пока Советы что-нибудь предпримут. А там я найду возможность увидеться с рейхсфюрером, чтобы окончательно все решить. Только, пожалуйста, с этими поручениями Мюллера, — он внимательно посмотрел на нее. — Будь осторожна. Если произойдет что-то неожиданное, лучше доверься офицеру, которого Мюллер посылает с тобой. Я так понимаю, у него есть боевой опыт.

— Да, Генрих так и сказал, — она кивнула. — Конечно, если дело дойдет до стрельбы и СС начнет стрелять в СС, чего бы совсем не хотелось, мне ничего не останется, как полагаться на унтерштурмфюрера. Но я надеюсь, что все-таки все решится переговорами, разум в конце концов должен восторжествовать.

БТР въехал на территорию госпиталя и остановился. Рация опять включилась.

— Йохан, — Крамер протянул командиру наушник.

Маренн спрыгнула с БТРа и, не оборачиваясь, не сказав ни слова, пошла к дверям госпиталя. Она боялась обернуться. Она вдруг почувствовала, что ничего не может сделать, только так вот уйти молча, чтобы не разрыдаться, не броситься ему на шею на глазах Крамера и других членов экипажа. Она считала это недопустимым. Прижимая к груди розы, сохраненные Золтаном, уже не надеялась, не смела надеяться. Просто шла вперед и все.