Балканский венец
Шрифт:
И тогда решил он, что пора положить конец сомнениям сим. «Сомневающийся не победит», – так учил Хаджи Бекташ, да продлится слава его выше неба! Воины перед сражением не должны думать о луноликих девах и бутыли со шливовицей. Слабым гяурам это к лицу, даром что проиграли они все битвы, и сколько Урхан-ага помнил себя, видел он только их спины. Но не хотел он, чтобы и гяуры увидели его со спины. Посему пришло время для излечения. Взял он баул свой и извлек оттуда сосуд бурого стекла и два сафьяновых мешочка – те самые, что спасены были из тонувших тюков бекташи на переправе через Дрину. Лежали они в тиши и покое и ждали, когда протянется за ними рука чья-нибудь, – и дождались.
Не жаловался Урхан-ага прежде на память, да и ныне не подвела она его. Помнил он,
Конники Узун-Хасана налетели на них, когда новые воины карабкались на гору, таща пушки для осады карманийских крепостей. Внезапность была их главным оружием, ибо враг, столкнувшийся с новыми воинами, не смел надеяться на то, что увидит следующий восход солнца. Но конников было много, целая тьма, – а новых воинов мало, одна орта, остальные же были из тех, кто занят пушками, погонщики верблюдов да немного акынджи – они-то и попали первыми на сабли кочевников и под стрелы их. Янычары же встали в строй, выставили вперед чапары – стрелы уже не могли нанести им вреда – и дали залп из ручниц, разметавший кочевников, ибо не ведали те, что это, а луки были пределом их мечтаний, хотя нельзя не признать, что ими владели кочевники отменно. Потом орта двинулась вперед, топча все на пути своем, и те кочевники, что не успели укрыться за скалами, были сброшены с обрыва, где коршуны выклевали поганые глаза их.
Урхан-ага тогда был простым чорбаши, отряд его стоял с самого краю, по нему пришелся главный удар. Урхан-ага был ранен стрелой, но удалось ему залечь в расщелину между камнями так, что промчавшиеся мимо кочевники не приметили его. Сражение продолжалось до захода солнца. Наутро же войско султана продолжило преследовать орду. Урхан-ага, вынувший стрелу из бока, покинул тогда свое убежище и пошел догонять войско османское. Едва вышел он на поле брани, кишевшее коршунами, как окликнули его:
– Многоуважаемый господин! Не будете ли вы так любезны помочь мне встать?
Это был, вероятно, бекташ из их орты. Никто никогда не помнил их в лицо. Они часто менялись и в то же время оставались неизменными: неопределенного оттенка доларма и шаровары, простая белая чалма, длинная борода, безумный взгляд. А еще все бекташи как на подбор были мелкими и тщедушными. На поле брани от колдовства дервишей проку не было, старались они и не попадать туда. Но зато в кратких промежутках между схватками могли они многое и были далеко не так просты, как хотели казаться. Относились к ним воины не сказать чтоб дружелюбно. Можно было бросить этого бекташа в поле, никто бы не узнал об этом, ибо был он ранен и сам бы оттуда не выбрался. Но Урхан-ага принял решение, хотя и сам передвигался с трудом. Он протянул дервишу руку и вытащил его из груды грязных тел.
– Тешеккюр едерим [222] , многоуважаемый…
– Урхан, эфенди [223] .
– …многоуважаемый Урхан. Я тут немного ранен, – бекташ развел руками. – Эти дикари налетели так внезапно. Хвала Всемогущему творцу неба и земли, твои братья дрались как львы и показали этим грязным шакалам, да изгложет адское пламя их кости, что такое настоящая доблесть! Но что делать нам теперь – ума не приложу.
– Выбираться отсюда скорее
222
Тешеккюредерим – спасибо ( тур.).
223
Эфенди– господин. Обращение к образованным людям.
– Но мы оба ранены, нам не нагнать их. И к тому же – мы одни в этой дикой стране, где живут только шакалы да коршуны: первые с удовольствием перегрызут нам глотки, а вторые – выклюют глаза.
Была в словах дервиша правда. Горы вокруг кишели недобитыми кочевниками Узун-Хасана, да и просто дикарями, которые, по слухам, ели людей, попадавшихся им на пути, а кости их складывали в своих жилищах. Но отступать было некуда.
– Я поднимался на этот кряж и видел, что войско султана, да продлятся бесконечно дни его, гонит шакалов Узун-Хасана на север, вдоль восточного склона. Хребет же разрезает ущелье реки. Если мы пойдем по нему, мы опередим наше воинство и встретим его на севере. Я дойду.
На лице дервиша отразилось сомнение, но выбор его был небогат, как лавки македонских купцов: либо идти с каким-то янычаром куда-то на север, либо оставаться тут и столкнуться лицом к лицу с падальщиками.
Они тронулись в путь по каменной пустоши, обожженной солнцем и продуваемой всеми ветрами. Русло реки оказалось сухим, наполненным грязью, и им приходилось беречь воду. Бекташ проковылял недолго и упал на горячие камни. Урхан-ага мог бы бросить его там, коршуны быстро распорядились бы этим мешком плоти, но он почему-то посадил бекташа себе на спину и потащил. И баул даже прихватил. Урхан-ага никогда не менял своих решений и двигался вперед подобно быку, бегущему с горного склона. Если начинал он что-то делать, остановить его было невозможно.
– Почему ты тащишь меня, многоуважаемый Урхан? – вопросил бекташ. – Я знаю, многие твои братья не любят дервишей из Ордена…
– Новые воины не бросают своих на поле брани.
– Что ж – похвально! Если мы останемся живы, я не забуду этого.
Урхан-ага промолчал в ответ. Новые воины никогда ничего не просят. Если что-то потребно им, они просто берут это. Но у новых воинов нет ничего своего. Все, что нужно, дает им Великий Султан.
Ночь стремительно пала на ущелье. Урхан-ага усадил бекташа на камни, нарубил неподалеку сухой колючки и запалил костер. Вокруг выли волки. Урхан-ага не боялся их, он и в одиночку мог справиться со стаей – волки чуяли это и близко не подходили, – а вот дервиш то и дело вздрагивал. Если бы не большая змея, которая решила попробовать тщедушного дервиша на зуб, они остались бы без трапезы. Но Урхан-ага отсек гадине голову ятаганом и зажарил тварь на огне. Бекташ сперва отказывался, но голод взял свое. Зато потом, когда оказалось, что мясо змеи нежно на вкус, благодарности его не было предела. Он отхлебнул какого-то пойла из фляги, извлеченной из баула, и начал изливать свое восхищение.
– Вот вы, многоуважаемый Урхан, просто образец воина, вам неведом страх, боль и сомнения, но при том вы сохранили представление о чести. Вас надобно ставить в пример для ачеми оглан, что только начинают службу. Вы – едва ли не лучшее из того, что удалось сотворить нам с братьями. Глядя на плоды трудов сих, понимаешь, что не напрасно прошла жизнь. Про таких сказал Хаджи Бекташ, да продлится слава его наравне со славою пророка Мусы [224] , что всегда блистательно мужество их, заострен их меч и победоносны руки. И возложил на голову одного из первых твоих братьев рукав своего белого халата, который с тех пор свешивается с головы каждого из вас.
224
Пророк Муса– ветхозаветный Моисей.