Балкон в лесу
Шрифт:
Когда Гранж собирался лечь спать, позвонили из Мориарме. Там сочли необходимым еще раз напомнить, что все гарнизоны домов-фортов перешли теперь под командование танкистов.
— Знаю, — сказал он, немного удивившись. — Разумеется.
— Вы еще не получали инструкций?
— Нет.
На другом конце провода изумленно замолчали.
— Ладно, — неохотно сдаваясь, сказал наконец весьма встревоженный голос. — Если ничего не получите, позвоните завтра рано утром. Непременно.
Гранж, озадаченный, растянулся на кровати. Что-то в незнакомом голосе отсоветовало ему раздеваться. «Что происходит? — вопрошал он себя с отяжелевшей головой. — В Мориарме бессонница, с чего бы это?» В то же время голову сверлила одна фраза — коротенькая, веская и едкая, с привкусом яда: «раненые танкисты». Ни самолеты, ни бомбы нисколечко не потрясли его воображение — даже в неожиданно расцветшей дымами Крыше ему виделось
Около двух часов ночи он проснулся. Его знобило от прохлады, шедшей от окна; он встал, чтобы закрыть его. Ночь была совершенно спокойна, но все же нельзя было сказать, что она спит: вглядываясь в чуть более темную линию леса, замыкавшую горизонт, можно было увидеть, как небо над ней через длинные промежутки времени пробуждается от частого, неуловимого мигания света. Это было суховатое, одиночное подмигивание, не имеющее ничего общего с вялым трепетанием зарниц; скорее думалось, что за горизонтом тяжелый молот размеренными ударами расплющивает на огромной наковальне раскаленное железо. Какое-то время Гранж прислушивался к звукам ночи: ленивый ветер одиноко шевелил высокие ветви, со стороны Мёза долетал слабый шум далекого обоза. Между тем другое, заметно сдвинутое вправо мигание теперь сменяло первое; невольно, с ощущением безотчетного страха в груди, он вглядывался в странное небо ночного вокзала, которое слегка порозовело и умиротворенно дребезжало над лесом своими огнями. Он включил электрическую лампу, по мельничной лестнице забрался на ложный чердак домика и приподнял люк. Из слухового окна взгляд скользил поверх высоких ветвей лесной поросли, и тут становился вдруг различим источник свечения: маленькая и очень яркая огненная точка, с ленивой ритмичностью разгоравшаяся на самом краю видимой земли. Томный ритм, неподвижность воздуха и безмолвие наводили на мысль о медленной капле, которая как бы падала через равные промежутки времени с небесных сводов ночи точно в одно и то же место с тем мгновенным всплеском, который забрызгивает и ранит острие сталагмита; вглядевшись повнимательнее, можно было видеть, как на какие-то мгновения оживала и плавала вокруг огненного острия едва заметная розоватая пена. Спокойствие ночи было тяжелым и вялым; Гранж больше не чувствовал холода; облокотившись на край распахнутого настежь слухового окна, обхватив ладонями подбородок, он как зачарованный наблюдал за томно сочившимся огнем, таинственным образом простукивавшим землю.
«Это очень далеко, — размышлял он, — в стороне Буйона, быть может, Флоренвиля. Но что же это такое?»
Время от времени он натягивал на плечи край одеяла. Около половины третьего огненные точки стали вспыхивать реже, затем диковинный метеор пропал совсем; внезапно ночь показалась угрюмой и замуровавшейся, по самые ноздри зарывшейся в запахи растений. Вдруг Гранж почувствовал холод; с отяжелевшей головой он пошел вниз спать. Проходя мимо приоткрытой двери кают-компании, он на секунду остановился, прислушиваясь к дыханию солдат. Казалось, оно смягчает эту необычайно спокойную ночь, с блуждающими в ней злыми огнями. Ему доставило удовольствие, что они так хорошо спят.
Бывают часы, когда сдается, будто тяжелая ладонь внезапно опустилась на полную ночью землю — так мерзкой мягкой рукой мясник какое-то время ощупывает лобную кость животного, прежде чем нанести удар молотом; и при этом прикосновении сама земля постигает смысл происходящего и ужасается, кажется, что сам свет ее жухнет, что влажное и теплое утро дышит на нее своей отвратительной мордой. Не явилось никакого вразумительного знамения, а в неожиданно сгустившемся воздухе комнаты больного уже тревога: человек вдруг не чувствует больше ни голода, ни жажды, а лишь одно свое мужество, которое выходит из него через живот, и слышно, как он дышит носом, как если бы мир свертывался на его раскаленном сердце.
«Сегодня воскресенье», — безрадостно подумал Гранж, зевая при виде тусклого рассвета, который забрезжил в окнах. Он не выспался. Дом утопал в мертвой, слегка гнетущей тишине — тишине монастыря и гниющей воды. Непроизвольно он бросил взгляд на пустынную дорогу. Чувствовал он себя не очень уютно. Странной, невероятной, почти волшебной была эта пустота, этот сон незанятых дорог в тылах сражения — аллея замка Спящей Красавицы. Спускаясь по железной лестнице, он закурил. У утра
Ничего не было. Дорога чуть осела над минной шахтой, присыпанной слишком мягкой землей; в прорытых гусеницами колеях выступили лужицы воды, совсем омраченные зеленым лесом. Чуть дальше на груде булыжников валялись два оголенных конца провода взрывателя, торчавшего из земли.
«Занятно…» — подумал он, недоумевая. В мрачном настроении он сел на груду камней. Можно было бы поклясться, что в радиусе одной мили вокруг не раздавалось ни звука; он прислушивался к лесосекам без птиц, смутно обеспокоенный этим подозрительным исчезновением человека, этой погруженной в грезы стройплощадкой, напоминавшей о забастовке на предприятии. Внезапно, когда он снова зажигал сигарету, очень высоко над его головой как-то по-особому разорвался воздух — как долгое величественное громыхание небесного скорого поезда, подминающего рельсы и стучащего на стрелках, — это тяжелая артиллерия Мёза открыла огонь по Бельгии.
Затем, как ему показалось, все происходило очень быстро. Он был на полпути к доту, когда мощный рев моторов принялся рыть, буравить лес со всех концов одновременно с бесцеремонностью загонщиков, входящих в чащу, и Крыша вдруг вошла в транс, потонув в чудовищном грохоте бомб и пулеметов. Некоторое время Гранж стоял как остолбенелый: лес вибрировал, подобно улице, сотрясаемой треском отбойного молотка; он ощущал себя исхлестанным, побитым этой непонятной, бурной тряской, проникавшей в него через подошвы ног и уши одновременно. Он рванулся в сторону, на тропу, где арки густолиственных ветвей оставляли над ним лишь узкую ленту белесого неба. Стоило ощутить себя скрытым от глаз, как шум больше не казался таким чудовищным: становилось ясно, что он в гораздо большей степени создавался моторами, чем взрывами; порою наступали долгие затишья. Успокоившись, Гранж уже было двинулся под грохочущим сводом к доту, как метрах в десяти перед ним изъезженный асфальт, покрывавший просеку с этой стороны, принялся странным образом потрескивать; не прошло и двух секунд, как он понял, что это по нему стреляют из пулемета; он бегом вернулся к началу тропы. Закурил, чувствуя себя куда уютнее; грохот его успокаивал. Временами содрогающееся от гула небо над тропой пересекалось внезапным полетом черного плаща; что до остального, то ничего было не различить: когда Гранж отваживался подойти к дороге и взглянуть, что там, он видел приклеившиеся к более чистому небу над просекой довольно разреженные самолетные флотилии — высокие и странно неторопливые, они, казалось, плыли, как против течения, почти не двигаясь. Что поражало, так это их миролюбивое поведение, как у рыб в воде, та легкость, с какой они шли, строго соблюдая дистанцию, делая вид, что не знают друг о друге, наподобие косяков, которые встречаются и, не придав этому значения, отправляются каждый в свою сторону, расположившись этажами в прозрачных водах открытого моря, — все это внушало мысль о безмятежном, беспечном захвате стихии. Лишь время от времени оглушительный грохот скорого поезда мощно устремлялся от облаков к своему апогею, с треском рвущегося шелка рассекая воздушные пляжи, где, как на волнах, качались эти вялые созвездия.
Самолеты исчезли так же, как и появились, унесенные внезапной переменой ветра. Пресный запах пыли плавал над лесом. На дороге, возле тонкой, взрытой, как от удара плетью, бороздки, Гранж подобрал толстую целую пулю из белого блестящего металла. То, что он попал под огонь, обескураживало его, представлялось какой-то нелепостью. Дом-форт атакован не был: своих он нашел в блокгаузе — побледневшие, они сидели на ящиках со стаканами в руках.
— Ну и ну! Ну и ну! — покачивал головой Гуркюф.
Не говоря ни слова, Оливон наполнил стакан Гранжа; пулеметная пуля переходила из рук в руки. Блестящая и тяжелая, она давила на ладонь. Гранж подошел к телефону. Мориарме не отвечал. Отказываясь верить, он принялся трясти пустой трубкой у самого уха, но тут же повесил ее, внезапно обнаружив, что на него смотрят солдаты. Связь была прервана.
— Давайте-ка! Приведите себя в порядок… — сказал он резко. — Переезжаем вниз.
В домике, непроницаемом для огня, было немного того, что легко воспламенялось бы. Они свезли в блокгауз два тюфяка и немного постельного белья, затем принялись спускать по железной лестнице скудную мебель, но это занятие им быстро наскучило — столы, стулья и даже еловый шкафчик полетели в окна через проволочные заграждения. Треск раскалывающегося дерева придавал им бодрости в работе.