Баллада о кулаке (сборник)
Шрифт:
Дзэами резко обернулся к сыну.
Не ожидавший этого Мотоеси взглянул отцу в глаза — и словно провалился в клокочущую бездну, подернувшуюся белесой коркой льда снаружи, но пышущую жаром изнутри. И из этой бездны к юноше медленно всплывал гладкий пузырь маски.
Нопэрапон.
Очертания маски непрестанно менялись, плавились, прорастали острыми углами скул, косым разрезом глаз с сеткой морщин по краям, гневно раскрылся в беззвучном крике черный провал рта; длинные седые волосы развевались, словно под ветром, — и, когда маска заполнила все вокруг, надвинулась, готовая лечь на лицо, прирасти и прорасти внутрь, — Мотоеси вдруг понял: на него надвигается искаженное яростью лицо его собственного отца!
— Не делайте этого, отец! — плохо соображая, где он и что говорит, выкрикнул юноша в порыве праведного гнева. — Это позор — пойти на поводу у злодея! Вы правы, не в трактатах дело, но честь — она так же вечна, как и небо! Онъами обесчестил свое имя, но не имя семьи — так сохраним же его в чистоте!
— Вы слышите, господин Уэмура, что говорит мой сын? — Будда Лицедеев наконец-то улыбнулся по-настоящему и ободряюще кивнул Мотоеси; старик явно был доволен ответом последнего. — Смею ли я теперь колебаться?! У нас впереди еще много жизней, а честь — одна. Пусть мы и не самураи, а всего лишь актеры, — но и у червя есть своя гордость. Онъами ничего от меня не получит!
Великий мастер еще раз улыбнулся и с наслаждением повторил:
— Ничего!
4
Сегодня с утра, к счастью, никто не беспокоил Будду Лицедеев и его сына. Визиты, советы, беды и удачи — все они заспались и не очень-то торопились вылезать из-под теплых одеял. Поэтому, наскоро перекусив рисовыми колобками с начинкой из соленого тунца, Мотоеси поспешил исчезнуть из дому.
Причин тому было несколько.
Первая и самая благовидная: возникла необходимость сходить на рынок, заодно посетив ближайшие лавки, — закупка припасов в Сакаи была постоянной обязанностью юноши.
Во-вторых, юноша не хотел мешать отцу, с утра застывшему, словно истукан, над чистым свитком и тушечницей, — новая пьеса оказалась строптивой.
Ну а в-третьих (для самого Мотоеси это было «во-первых»!), он всерьез опасался появления очередного представителя труппы. Это означало необходимость следовать за гостем на репетицию, смотреть сырой спектакль, выдавливать из себя глубокомысленные замечания…
Нет уж, лучше все сакайские лавки в один присест обежать да застрять там подольше, чтоб уж наверняка не застали дома. А мешать работе отца никто не посмеет!
Утро, не в пример предыдущим, выдалось хоть и морозное, но на удивление солнечное. Выпавший с ночи легкий снежок весело покряхтывал под кожаными сандалиями, надетыми поверх двух пар шерстяных носков грубой вязки, — так толстяк в бане утробно радуется ласке пальцев слепого массажиста. Ранний морозец приятно бодрил, а не пробирал до костей, как было еще вчера. Мотоеси даже слегка взопрел, пробежавшись до рынка в своих теплых штанах и подбитом ватой хантэне— стеганой куртке свободного покроя.
Завидев знакомые торговые ряды, юноша сбавил шаг, с шумом выдохнул целое облако пара и отер выступивший на лбу пот.
— От кого убегаем? — участливо осведомились сзади.
Резко обернувшись, молодой актер нос к носу столкнулся с Безумным Облаком. Вот уж воистину: кто приходит не вовремя? — монахи, призраки и сборщики податей!
Рядом с монахом, как обычно, маячил безмолвный Раскидай-Бубен, раз за разом ловко подбрасывая и безошибочно ловя гадальную косточку.
— Доброго вам утра, святой инок! — поспешил поздороваться Мотоеси. — Ни от кого я не убегаю. Вот, на рынок собрался, еды отцу купить…
— Врешь! — хитро сощурился монах, разогнав морщинки по всему лицу, мелкому, словно мордочка у хорька. — Раскидай-Бубен, как ты думаешь: врет?
Слепой гадальщик не замедлил согласиться с мнением приятеля, трижды кивнув.
— Видишь, парень! Раз два таких уважаемых человека, как мы, говорим, что ты врешь, значит, оно правда-истина, и никак иначе!
— Ну, если так… выходит, что вру, — совсем растерялся Мотоеси. — Прошу меня, грубого простолюдина, простить…
— Не прощу! — грозно оскалился Безумное Облако, а гадальщик за его спиной плотоядно усмехнулся, словно собирался немедля приступить к поеданию живьем непрощенного юноши.
— Но почему, святой инок?!
— Потому что ты — дурак! — доверительно сообщил монах, ковыряясь пальцем в носу. — Дурак, что нам поверил! Мало ли, кого за что уважают? Себе надо верить, себе, и никому другому! Понял?.. А-а, ничегошеньки ты не понял, потому как дурак! Вот сейчас меня слушаешь — и опять веришь. Может, потом… когда-нибудь…
И монах, резко развернувшись и мигом утратив интерес к юноше, размашисто зашагал прочь.
— Эх, зеркало, глупое ты зеркало!.. — донеслось до юноши и вовсе уж непонятное бормотание. — Кто ж с тебя пыль-то стер?.. Да еще рукавом, наспех…
Чуть задержавшись перед тем, как последовать за приятелем на звук его шагов, гадальщик еще раз подбросил персиковую косточку с вырезанными на ней тремя знаками судьбы.
Поймал.
Выпало то же, что и все время перед этим.
Неизбежность.
Окунувшись в шумную круговерть рынка, Мотоеси постарался поскорее выбросить из головы взбалмошного святого.
Как ни странно, это удалось ему без труда. Само ушло, едва юноша схватился в торговых баталиях с первым же продавцом, у которого вознамерился купить пару связок сушеного окуня. Мотоеси здесь уже знали как облупленного, и всякий торговец (не столько прибыли ради, сколько из азарта и желания не ударить в грязь лицом) начинал яростно торговаться с юношей — чтобы потом похвастать перед соседом: «У тебя он сколько выторговал? Три мона? А у меня всего два!»