Баллады о Боре-Робингуде: Паладины и сарацины

Еськов Кирилл Юрьевич

— М-да… — не без профессиональной зависти констатирует «лучший стрелок спецназа», озирая плоды труда товарищей по оружию. — Уважаю качественную ручную работу!

В коридоре тем временем нарисовалась парочка пожилых леди, которые останавливаются как вкопанные: четверо вырубленных амбалов арабско-террористической наружности и полдюжины скромно семенящих с места события недоосвобожденных женщин Востока — картина по любому весьма необычная.

— Джентльменам плохо? — робко интересуется одна из туристок.

— Надеюсь, что так, мэм! Похоже на солнечный удар, — бросает через плечо Ванюша, устремляясь к двери на лестницу.

Его напарница-айкидоистка (теперь можно разглядеть, что

барышня — самых что ни на есть восхитительных достоинств, нечто вроде Софи Марсо времен «Храброго сердца») прыскает в кулачок:

— Солнечный удар — это пять! Можно, я буду звать тебя «Солнышко»?

— Ни в чем себе не отказывай, подруга! А тебя как кличут — часом, не Гюльчетай?

— Ага, и даже дважды ! Гюльчетай — собака — гюльчетай — эм-эс-кей — ру, если тебе интересно…

— «Гюльчетай» — через «йот» или через «игрек»? — в высшей степени заинтересованно откликается Ванюша.

— Через «йот». Между прочим, Солнышко, по ходу тела платьишко твое изрядно лопнуло по шву…

— Где, блин?!

— Вот. Смотрится очень эротично, но здешние аборигены, боюсь, могут нэ так понять . Дай-кось хоть булавкой сколю, что ли…

— Ты лучше скажи — где это ты навострилась так драться?

— В офицерской школе под Киевом , где ж еще…

Поспешающий — через две ступеньки — впереди всех коротышка-ассириец оборачивается и вполголоса окликает приотставшую за этими делами парочку:

— Гюльчетай, блин! Личико-то — закрой!

87

Прорыв через холл отеля начинается в режиме бескровного блицкрига: штатные богословы , видать, замешкались где-то там, наверху, за теологической дискуссией с с суфиями и улемами (оказавшимися, как уже понятно, решительно ни при чем), так что «гарем» откровенно зевнули и встрепенулись, лишь когда тот уже достиг выхода. Двое брутальных брюнетов у дверей, нескромно вылупившихся было на корпулентную мусульманку в лопнувшей под мышкой и кокетливо скрепленной булавкой парандже, получают от ее подружек — чисто по-девичьи — по прыску газа в рожу и по удару вострой туфелькой по яйцам… Затырка же в ретираде возникает на вполне ожидаемом узком месте — в дверях: дверь отеля — вращающаяся, так что миновать сию карусель можно строго по одному, в смысле — по одной.

— Зарима!.. — негромким, железным голосом командует бородач-ассириец, остановившийся посреди холла спиною ко входу — так, чтобы держать в поле зрения (а в случае нужды — под прицелом) одновременно обе лестницы, ведущие в холл, — и вот уже первая из барышень, проскользнув, за спиною Повелителя, сквозь ту хрустальную вертушку, делает три дюжины семенящих (и охренительно — да-да! — эротичных) шажков по подъездному пандусу отеля и ныряет в гостеприимно распахнутую дверцу белого микроавтобуса с тонированными стеклами.

— Зульфия!.. — (вертушка — пандус — микроавтобус).

— Лейла!.. — (вертушка — пандус…)

— Гюльчетай!.. Гюльчетай!! — (смазанная — вслед за ищущим взглядом — панорама холла) — Гюльчетай, твою маму во все дырки!!

Ну да, конечно: вон она, застряла перед сверкающим и переливающимся киоском с косметикой — увлеченно показывает что-то в тех витринах обеим своим новообретенным подружкам… А на правой лестнице между тем как раз уже нарисовалась команда из полдюжины штатных богословов с автоматами наизготовку, вступающих в холл в пешем строю — «уступом влево»:

— Всем стоять! Ни с места!!

Народ

в холле безропотно замирает — кто где стоял, и вот тут-то левая из подружек Гюльчетай — та, что поизящней статями — выдает кунштюк, вполне достойный «лучшего стрелка спецназа». Стоя спиной к команде богословов , и отслеживая их передвижения по одному лишь отражению в зеркальных стеклах косметического киоска, барышня вдруг высовывает назад, из-под левой подмышки, автомат-недомерок «Ингрэм» и, по-прежнему не оборачиваясь, жмет на спуск. Автоматная очередь напрочь перерубает крепеж циклопической люстры в стиле ампир, каковая люстра рушится из-под купола холла точнехонько на тот грозный строй «уступом влево», напрочь погребя его под полуторатонной лавиной фальшивого хрусталя и бронзовых загогулин…

Падение той импровизированной авиабомбы отзывается, вроде вечно запоздалых сирен ПВО, слитным визгом всей прекрасной половины публики; получив, таким образом, вполне недвусмысленную команду «Отомри!», означенная публика со всех ног кидается очищать сцену… В принципе, в такой суматохе сматываться — любо-дорого, но в данном конкретном случае, увы, возникает труднопреодолимое препятствие: народ, в попытке вырваться наружу, мигом забивает ту чертову дверь-вертушку, и ее, конечно же, заклинивает на фиг — ни взад, ни вперед. Убедясь, что в тех дверях — полный но-пасаран , барышни-паранджистки, не сговариваясь, разворачиваются к стене из тонированного стекла, отделяющей внутренность холла от улицы. Дневная снайперша вновь вскидывает автомат, и…

Вид снаружи (рапид): стеклянная стена, размером с поставленный на-попа теннисный корт, величественно оседает эдакой хрустальной Ниагарой, тут же смерзающейся на тротуаре в блистающие под солнцем рождественские сугробы, и тем самым открывает, подобно раздернувшемуся театральному занавесу, сцену — внутренность холла. На авансцене застыли три красотки в паранджах, одна из которых только что отбросила на пол — небрежным жестом Тринити — автомат с опустошенным магазином. Засим красотки выбираются из холла на улицу, абсолютно синхронным движением перешагнув напольную нижнюю раму, ощерившуюся зловеще отсверкивающими осколками; при этом вся троица, под чарующую мелодию из «Эмануэли», задирает по самое не могу подолы своих паранджей, продемонстрировав зрителю: двое — мужские брюки и башмаки, а третья — гладкие загорелые ноги таких достоинств, что любой эротоман на этом месте заскрипел бы зубами в подушку.

Троица добирается до своего белого микроавтобуса одновременно с просочившимся-таки сквозь дверную вертушку ассириянином — все в сборе! Рванувший же вслед микроавтобусу джип-чероки с беспорядочно палящими брюнетами-автоматчиками тут же идет юзом на простреленных снайперскими выстрелами Робингуда шинах и с мелодичным звоном въезжает в придорожный киоск — как раз чтоб сделаться добычей понабежавшей отовсюду местной полиции.

…Ход дальнейшей погони — со всеми ее пересадками, переодеваниями и мотоциклетными прорывами сквозь восточный базар — когда преследователи, оскользаясь на раскатившихся им под ноги арбузоперсиках с поковырнутого лотка, образуют живописную кучу-малу, — вы с легкостью представите себе по фильмам о Джеймсе Бонде и Индиане Джойсе: оригинальность тут не требуется, и даже вредна. Отмечу лишь, что место команды очаровательной Гюльчетай (успевшей напоследок обменяться с Ванюшей долгим романтическим поцелуем: «Гюльчетай — собака — гюльчетай — эм-эс-кей — ру, черз „йот“!») заняли периодически обновляемые боевики мужеска пола, внешне абсолютно неотличимые от брюнетов-преследователей.