Баловни судьбы
Шрифт:
Он прикончил эту бутылку за два дня. Сон девочки стал спокойнее, она просыпалась лишь изредка, и тогда он готовил ей еду и с помощью различных ухищрений заставлял принимать лекарство, которое не без труда достал в тот злополучный вечер уже после закрытия аптеки. И вот сегодня утром девочка была совсем здорова, он отвез ее в поселок к няньке и вышел на работу. В интернате все как обычно. Он, видимо, уже притерпелся к испытующим взглядам коллег и насмешкам ребят, и день, проведенный словно в зыбком тумане, показался ему самым обыкновенным. Он даже подумал, что, возможно —
Вот ведь как получается — не всякое событие имеет такое большое значение, какое ему приписывают. Вот, например, малышка заболела, а как быстро выздоровела — и чего, собственно, было так волноваться? Или история с проигрывателем. Какой значительной она представлялась всего несколько месяцев назад. А потом Макс просто принес однажды новый проигрыватель, поставил его в комнате отдыха и заметил, что кое-кто из ребят внес свою долю, значит, все в порядке. Кстати, насколько ему известно, никто к этому проигрывателю и не притронулся, так что...
А меня вот, только и оставалось думать ему, взяли и продали, и никто теперь уж не помнит зачем.
Вошел Йохан, слегка удивившись, поглядел на него, повернулся спиной и начал искать что-то на полке, быстро водя пальцами по корешкам книг.
Какого черта ты здесь сидишь? — словно говорила его вызывающая поза. Почему не идешь домой?
И он так же беззвучно ответил, что сам не имеет об этом ни малейшего понятия.
А может, он и в самом деле сидит здесь исключительно ради того, чтобы протянуть время, а потом съездить в поселок и купить бутылку виски, понимая, как это бездарно — поступать таким банальнейшим образом.
К тому же Йохан ему не нравился. Как-то раз он подарил Улле косынку.
Смешно, конечно, не любить его из-за этого, но мало ли что может показаться смешным.
На столе лежал ластик. Он взял его, разломил пополам и принялся рвать на мелкие кусочки, а потом крошить их. Очевидно, Йохан нашел нужную книгу, во всяком случае, он секунду рассматривал его, стоя с книгой в руке, потом повернулся и вышел. А вскоре в комнату вошла Сусанна. Наверно, он ее позвал: дескать, этот Аннерс сидит в кабинете и не лучше ли уговорить его пойти домой. Он сейчас в таком состоянии, что оставлять его одного нельзя: кто знает, что он выкинет.
Она тоже повернулась к нему спиной и стала искать на полке книгу. Не очень-то они изобретательны.
— По-моему, Йохан ее уже взял.
— Что взял?
— Книгу, которую ты ищешь.
Она прекратила спектакль и села на стул напротив.
— Аннерс, — сказала она, и в ту же минуту он понял, зачем здесь сидит.
— Приходи вечером ко мне, — попросил он, — ненадолго. Может, придешь, Сусанна?
Лицо ее приняло страдальческое выражение. В последнее время на лицах людей, разговаривавших с ним, часто появлялось такое выражение.
— Так ты не придешь, Сусанна?
— Не глупи, Аннерс.
— Выпьем по чашке кофе. Или чаю — ты ведь больше чай любишь. Я для тебя приготовлю
— Ты же прекрасно знаешь, что Макс уехал.
— При чем здесь Макс?
— Ему бы не понравилось. Да и как я оставлю детей?
— А когда они заснут, — попросил он. — Ты же не нужна им будешь. Ну, на часик хотя бы.
Она медленно покачала головой:
— Нет, Аннерс, я... я не могу.
По ее сочувственной улыбке он понял, что она истолковала его слова превратно. Вспомнил все эти встречи, праздники — словно целая вечность прошла с тех пор, — вспомнил, как гулял с Сусанной в саду, держа ее за руку, и как она нежно и неожиданно пылко целовала его. Он улыбнулся: все это было в какой-то другой жизни.
— Я только хотел поговорить с тобой, — сказал он. — Боже мой, Сусанна, разве мы не можем просто посидеть и поговорить?
— Но зачем? Почему вдруг?
Он взял ее за запястье, но она отдернула руку: снова не поняла.
Потому что так невыносимо сидеть и напиваться в одиночку. Плакаться самому себе. Противно. Неужели ты не можешь этого понять?
— Мне нужно, чтобы рядом был кто-нибудь, с кем можно поговорить, — пробормотал он.
— Ты можешь поговорить с Йоханом. Или с кем-нибудь другим.
И ты меня предала, подумал он. Все вы меня предали.
Он сосредоточенно разглядывал разбросанные по столу кусочки красной резинки.
Все до одного.
Тишина и молчание как невидимая преграда между ними. Нехорошая тишина. Удивительно, иногда молчание двух людей может быть спокойным и добрым, а иногда невыносимо мучительным. Она торопится, а он сидит и цепляется за нее, как капризный ребенок, которому сказали «нет».
— Мне действительно надо кое-что сделать, — начала она.
— Вот как? Твое счастье.
Уходи же, умолял ее беспокойный взгляд. Не мучь меня.
— То есть я хочу сказать, — кивнул он, как бы подтверждая свои слова, — что очень хорошо, когда человеку есть чем заняться. И приятно заниматься своими делами. А потом радоваться тому, что сделано.
Я-то больше не могу так, по крайней мере сейчас, но хорошо знаю, как это бывает. Сидишь и работаешь с пленкой. Решаешь, как лучше смонтировать кадры. С головой уходишь в благодарную работу. Или читаешь книжку. Знаешь, это уж совсем идиотизм, но я сейчас, ей-богу, ничего читать не могу, не разбираю, что написано, смысл до меня не доходит. А сидеть одному и пить весь вечер напролет так ужасно одиноко, так жутко.
Она пыталась разогнуть скрепку. Потом сказала, чтобы прорвать молчание:
— От Уллы было что-нибудь?
— Да, да. — Он вспомнил глянцевую открытку с яркими средиземноморскими красками и процитировал на память: — С ее мамой так здорово путешествовать, они прекрасно отдыхают, она лет на двадцать помолодела.
Быстрый внимательный взгляд Сусанны. Немного погодя снова ее голос:
— Тебе ведь еще за Леной нужно?
— Да, да, конечно, нужно. И ужин приготовить, — с изощренной хитростью сказал он. — Нам ведь и поесть надо.