Банда - 2
Шрифт:
– А кто там у тебя?
– Не помню, как ее зовут... Симпатичная такая...
– Все понятно, - усмехнулся Пафнутьев.
– Не настаиваю. Пусть будет по-твоему. Возникнут неожиданности - звони.
– Не хотелось бы мне, чтобы она влипла, - сказал оперативник, поднимаясь.
– Ох, не хотелось бы!
– Знаешь, Миша, мы ничего изменить не можем. Если влипла, то уже влипла. И, как я понял, ты этого не исключаешь?
– В том-то все и дело, Павел Николаевич. Уж больно рисковая девочка. И чует мое оперативное сердце - может пойти на серьезное. Может.
– Что я тебе, Миша, скажу, - Пафнутьев поднялся, проводил оперативника до двери.
– Злобствовать не будем, от мстительности удержимся... Но дело свое сделаем. Чтобы было за что уважать себя, чтоб рисковым девочкам было за что нас любить.
– Красиво говорите, Павел Николаевич, - улыбнулся оперативник.
– Прямо записать хочется.
– Валяй, дорогой! Записывай, - проворчал Пафнутьев.
***
Вика и Андрей несколько раз сталкивались в кабинете Пафнутьева - то ли везло им по молодости, то ли лукавый Пафнутьев подстраивал встречи. Как бы там ни было, встречались, все больше знакомились, но не возникало ничего трепетного между ними, не возникало. Андрей уже работал в прокуратуре водителем и бывал довольно замкнут. И по своему внутреннему состоянию, и по должности - водителю не положено быть слишком уж разговорчивым. А Вика, приходя в кабинет Пафнутьева, вольно или невольно все внимание уделяла хозяину кабинета. И Пафнутьев вынужден был откликаться на ее внимание, на блеск ее глаз и дерзкие слова - ведь к нему в кабинет пришла, его жизнью интересуется, в него шпильки свои невинные запускает.
Понимая двусмысленность происходящего, Пафнутьев частенько выходил из кабинета, оставляя их вдвоем, иногда задерживался и у Анцыферова, и у Дубовика, принимая участие в допросах, которыми мог и пренебречь. А возвращаясь, нередко заставал в кабинете одну Вику или одного Андрея. И, может быть, самое удивительное было то, что Пафнутьева это нисколько не огорчало. Он и сам этому удивлялся - делал все, чтобы ребята сошлись поближе, и ничуть не огорчался, когда видел, что этого не происходит.
Сложные процессы происходили в душе начальника следственного отдела и он не стремился расследовать собственные чувства, уклонялся. Знал Пафнутьев, прекрасно знал, что с ним происходит, но избегал называть вещи своими именами. Устраивая иногда неожиданные встречи Вики и Андрея, он этим словно снимал с себя какую-то вину, будущие обвинения, которые могут прозвучать из тех или иных уст. А куражливое, вызывающее поведение Вики облегчало эту задачу, позволяло говорить вещи важные, но в то же время не нагружать их угрюмой значительностью.
– Не любите вы меня, Павел Николаевич! Не жалеете!
– горько восклицала Вика, уходя из кабинета.
– Что ты. Вика!
– притворно ужасался Пафнутьев!
– Как ты можешь так говорить! Люблю я тебя всей душой и всегда буду любить!
– Всегда? Может быть... Но это уже не Важно.
– А что же важно. Вика?
– Пафнутьев ловил себя на том, что ему нравится как можно чаще произносить ее имя.
– Важно, что вы не любите меня именно сейчас! Сегодня! В эту минуту!
– Люди вокруг. Вика!
– Но меня эти же самые люди не смущают!
– А меня смущают, - краснел Пафнутьев, краснел и Вика это видела. И забавлялась. Не по испорченности, не по надменности характера, а скорее от беспомощности - она тоже не решалась перейти на отношения серьезные и ясные.
– Так вы стеснительный?
– Да, - Пафнутьев виновато разводил руки в стороны, по-дурацки кланялся, прося извинить его неуклюжесть и такую вот слабость стеснительность.
– Придется вами заняться, - говорила Вика, протягивая узкую свою ладошку.
– Займись, Вика, буду тебе чрезвычайно благодарен.
– Больше некому?
– Видит Бог - некому!
– Это наводит на размышления, Павел Николаевич!
– Да, Вика!
– охотно подтверждал он.
– Но на грустные размышления. Только на грустные!
– Пафнутьеву нравилось подольше стоять вот так в дверях и подольше пожимать прощально руку.
– Заметано!
– решительно говорила Вика.
– Я подумаю, что с вами делать, Павел Николаевич! Берегите себя! Нынче бандитские пули летают по городу, как никогда часто и прицельно.
– Знаю, Вика, знаю, - вздыхал Пафнутьев, закрывая за ней дверь. Некоторое время он еще смотрел в дверной проем, словно в нем еще присутствовал контур этой женщины. Но через минуту наваливались дела и он забывал о Вике до нового ее появления. И она появлялась, как обычно некстати. Но он терпел, легко и охотно откладывал дела, отлагательства не терпящие.
***
Выйдя из кабинета Пафнутьева, Андрей и Вика остановились на крыльце, привыкая к мелкому осеннему дождю. Постояв с минуту, оба как-то неловко посмотрели на небо, на поредевшую листву деревьев и наконец, просто вынуждены были взглянуть друг другу в глаза.
– Тебе в какую сторону?
– спросила Вика.
– Туда, - Андрей неопределенно махнул рукой вправо, только потому что стоял справа от Вики.
– А мне туда, - она показала в, противоположную сторону, хотя идти ей надо было тоже направо.
– Пока.
– Всего, - ответил Андрей.
Вика сбежала по ступенькам, раскрыла на ходу зонтик и словно бы отгородилась им от Андрея. По тому, что она ни разу не оглянулась, не махнула рукой, не улыбнулась на прощание, Андрей понял - обиделась. "Ну и пусть - подумал.
– За всеми не угонишься..."
Да и не хотелось. Именно это и пугало его последнее время и не хотелось. Не было ни малейшего желания ухаживать за кем бы то ни было, общаться, улыбаться, а о более плотном общении он вообще думал с легким содроганием.
– Послушай, тебе нужно познакомиться с хорошей красивой девушкой, сказал ему как-то Пафнутьев.
– Не стоит, Павел Николаевич.
– Встанет!
– заверил Пафнутьев, направив разговор в другой смысл.
Больше они к этому не возвращались. И сейчас, глядя как оскорбление трепыхается на длинном ремне кожаная сумка Вики, глядя на ее четкие, напряженные, тоже оскорбленные шаги по мокрому асфальту, Андрей лишь усмехнулся своему пониманию. Печальному пониманию, можно добавить, потому что понимание всегда печально. Он как-то отстранение, словно на экране видел Вику - она шла в серой плащевой куртке, капюшон был отброшен на спину, гладкие волосы едва достигали плеч, красно-бело-синий зонтик четко отражался в лужах, и фигурка ее, удаляясь, становилась все меньше, недоступнее.