Банда - 2
Шрифт:
– Нехорошо лежишь, - пояснил Амон.
– Я не бью тебя, начальник, я только поправил немного, чтоб тебе удобнее было. А то голова у тебя была повернута некрасиво, будто она уже немного отрезана. А сейчас голова красиво лежит... Как живая, - он хмыкнул и черные остроносые туфли отдалились.
– Плохо вспоминаешь, старый, наверно, стал, - донеслось до Пафнутьева уже из коридора.
– Совсем старый, негодный... Женщины тебя любили, начальник?
– Они и сейчас меня любят.
– Нет, сейчас они тебя уже не смогут любить... Как можно любить отдельно голову, отдельно туловище...
Пафнутьев промолчал. В словах Амона все время прорывались страшноватые намеки, но
– Сейчас покажу тебе одну вещь, начальник, одну такую веселую картинку... И ты сразу все вспомнишь, сразу голова твоя станет умной, Амон прошел по всей видимости в ванную, и тут же появился в комнате с каким-то свертком. Вначале Пафнутьев лежал с закрытыми глазами, а когда шаги Амона приблизились к самому его лицу, подумал, что сейчас будет удар и даже зажмурился от предчувствия. Но удара не последовало. Открыв глаза, он увидел Амона с каким-то несуразным свертком. Слабый шелестящий шорох раздался совсем рядом, возле его лица опустилась какая-то тяжесть. Что это, зачем, как понимать?
– Пафнутьев сообразить не мог. Красноватый целлофановый пакет стоял на полу, а Амон словно ожидал, когда Пафнутьев сам все поймет.
И он понял.
И содрогнулся от ужаса.
В пакете лежала окровавленная человеческая голова. Лица он не мог различить, но что это голова с пропитанными кровью волосами, в этом сомнений не было. Глаза у головы были полуприкрыты, рот искажен, других подробностей сквозь целлофановую пленку Пафнутьев различить не мог.
– Кто это?
– спросил Пафнутьев, делая безуспешные попытки отодвинуться от жутковатого свертка.
– Не узнаешь, - с огорчением проговорил Амон. И, присев, начал медленно разворачивать сверток. Пафнутьев сжался в ужасе и, желая знать все до конца, и в то же время, опасаясь этого. Он уже стал понимать, что не зря, не случайно Амон приволок из ванной эту голову, что имеет она для него какое-то значение, именно для него, для Пафнутьева.
На Амоне была белая рубашка с длинными незастегнутыми рукавами и пакет он разворачивал осторожно, стараясь не запачкаться. И, наконец, весь целлофан сдвинут вниз...
Пафнутьев с трудом, но узнал, узнал отделенную от туловища человеческую голову.
Это была голова Ковеленова.
– Ну вот, теперь узнал...
– удовлетворенно проговорил Амон.
– Да, это твой человек. Нехорошо он повел себя, какой-то любопытный. И помощник плохой... Мне сказали, что он на тебя работает, я вначале не поверил... Ножичком его немножко поколол, он и признался... Слабый человек, приговаривая, Амон опять выровнял пакет и, взяв его за верх, отнес в ванную.
– Никто не узнает, что за человек такой был, никто искать не будет... И виноватых нету, правильно, начальник?
Пафнутьев, как никто другой, знал о зловещих находках, которые все чаще попадались и в самом городе, и в окрестностях. На свалках, в мусорных ящиках, в урнах, даже в автобусах и троллейбусах находили сумки, мешки, рюкзаки с частями человеческих тел. Начинать следствие по этим находкам было почти невозможно, проходили иногда недели, месяцы, прежде чем тело удавалось собрать по частям, а уж о том, чтобы опознать его, установить, как звали этого бывшего человека...
Раньше, всего несколько лет назад такого не было. Наступила какая-то новая, невиданная степень озверения в обществе. Обычная ссора, причин которой потом никто и вспомнить не может, приводила к самым страшным последствиям - удар кухонным ножом, удавка из проволоки, в ход шли утюги, как горячие, так и холодные, молотки, топоры для разделки мяса. И протрезвев, увидев последствия своего минутного гнева, человек, естественно, думал над тем, как избавиться от трупа. И не придумывал ничего лучшего, как разделать его на куски и разбросать по городу.
А тут еще начались разборки между торгашами, авантюристами бизнесменами первого поколения, между банкирами и кредиторами, поставщиками и покупателями, между транспортниками и производителями, ворами и скупщиками краденого... В результате не было дня, чтобы где-то в городе не нашли руку, ногу, ухо. Самое напряженное время начиналось весной, при таянии снегов. Из снега появлялись такие жуткие находки, что народ цепенел и замыкался.
– Его уже ребята по частям разнесли, - пояснил Амон.
– Голова только осталась. Я попросил, чтобы оставили голову, тебе хотел показать, порадовать.
– Ну, показал, порадовал, а дальше?
– Следом пойдешь, начальник.
– Это как?
– спросил Пафнутьев, но похолодел внутри, потому что понял все, понял, но разум отказывался принять и согласиться с услышанным.
– Да вот так же.
– Неужели убьешь?
– Зачем убивать?
– удивился Амон.
– Какие-то слова ты, начальник, говоришь... Видел, как барашка разделывают? Нет? Разве его убивают? Нет. Его разделывают. Сначала горлышко, - Амон повертел в воздухе ножом, - потом надо кровь спустить... Ну, а уж в конце разделка.
– Ты же кровью все зальешь?
– Зачем тебе думать об этом, начальник? В ванне все сделаю. Кровь твою смою, а потом сам ванну приму... Понимаешь, только после этого я буду знать, что смыл позор. Буду лежать в теплой воде и думать, как по канализации течет твоя горячая, справедливая кровь... А!
– воскликнул Амон и глаза его сверкнули. До этого он говорил тусклым безразличным голосом. И это было самым страшным. Амон не грозил, не устрашал, просто объяснял, что будет дальше и по тому, как без интереса рассказывал, Пафнутьев понял, что так все и будет, ему совершенно безразлична жизнь Пафнутьева.
– Ты меня не убьешь, - произнес Пафнутьев, скорее успокаивая самого себя.
– Начальник, ты меня наказал... Сильно наказал. Несправедливо. Знаешь, что со мной в камере было?
– А что с тобой было?
– Не надо быть таким хитрым, начальник. Раньше надо было хитрить. Ты все знаешь. И что мне после этого делать? Как мне дальше жить?
– Не знаю... Сам виноват. Пропуск из прокуратуры был у тебя в руках.
– Э, начальник... Это все подробности. Главное то, что было и то, чего не было. А ты знал, что будет в камере. Потому и отправил меня туда. Знал?
– Сам все испортил...
– Пафнутьев отвечал чуть в сторону, не напрямую. А Амон, не получая прямого ответа, злился, терял самообладание, ему хотелось получить от Пафнутьева ясное признание вины.
– Ты знал, что бывает в камере с новичками?
– Пропуск был у тебя в руках.
– Ага... Не отвечаешь, - кивнул Амон.
– Ну и не надо.
– Развяжи меня, - сказал Пафнутьев твердо, но знал - не будет этого. И в самом деле, Амон его, слов попросту не услышал.
– Завтра утром твою голову найдут... Где ты хочешь, чтобы ее нашли? Могу выполнить последнюю просьбу. Хочешь - на базаре, в мусорном ящике, среди гнилых отходов... Хочешь - в клумбе, среди цветов... Очень красиво будет! Твой фотограф этот, алкоголик, хорошие снимки сделает. А хочешь, начальник, найдут твою голову в прокуратуре, а? Прямо на твоем рабочем столе. Очень будет интересно - голова есть, а где же остальное?
– Ха-ха! рассмеялся Амон, но как-то мрачно, невесело.