Банда - 2
Шрифт:
– Думаешь, у него есть совесть?
– Есть, - кивнул Амон.
– Но такая, знаешь... Тренированная. Вроде, как презерватив - на любой член натянуть можно, в любую дырку затолкать...
– Да, это на него похоже, - согласился Пафнутьев с этой необычной характеристикой Анцыферова.
– А Колов?
– И Колов знает. Наш человек, ты же сам видел, как он меня обнимал... Я у него в баньке парился... Сначала начальство, потом нам позволили.
– Значит, купил их твой хозяин?
– произнес Пафнутьев без вопроса, скорее утвердительно.
– Ага, - кивнул Амон.
– Купил. И не очень дорого...
– За что?
– А за меня, начальник! Я же на свободе...
– Байрамов команду дал?
– спросил Пафнутьев самым невинным голосом, на который был только способен - в наручниках, со связанными ногами, лежа на голом полу.
– Не я же, - ответил Амон, не отрывая взгляда от телевизора. Потом как-то весь замер, медленно с улыбкой повернулся к Пафнутьеву, некоторое время смотрел на него с удивлением.
– Хитрый ты, начальник. Очень хитрый. С тобой опасно разговаривать.
– Чего тебе бояться... С мертвецом разговариваешь.
– Я даже самому себе это имя не произношу. Ни вслух, ни в мыслях, понял? Много болтаете, все вам надо вслух назвать, любую вещь, любого человека... Нехорошо это. О некоторых людях даже думать нельзя. Есть он и все, понял?
Ответить Пафнутьев не успел, хотя и вертелся у него на языке неплохой вопросик - резко зазвонил телефон. Амон, не торопясь дожевал, подошел к аппарату, поднял трубку.
– Да, это я, - проговорил он.
– Слышу хорошо, - и после этих слов замолчал, вслушиваясь в то, что ему говорили.
Пафнутьев с замиранием сердца всматривался в Амона, понимая, что в эти вот самые секунды решается его судьба. Или же Амон примется немедленно отделять ему голову от туловища, или же займется более срочными делами. Сознание Пафнутьева натренированное, умеющее улавливать малейшие отклонения в тоне разговора, определять скрытый смысл в молчании, позе человека, в самых невинных словах, на этот раз оказалось бессильным. Амон никак не выражал своего отношения к услышанному. Он не думал, не волновался, не сомневался, ни на чем не настаивал и ни от чего не отказывался, являя собой какое-то своеобразное записывающее устройство. Он просто слушал и время от времени каким-то звуком лишь подтверждал, что он на связи, все понимает и принимает к сведению.
– Хорошо, - сказал Амон, наконец, и положил трубку. На Пафнутьева он даже не взглянул, тот действительно был для него лишь барашком. А недавняя откровенность лишь подтверждала - участь следователя решена окончательно.
Амон посмотрел на часы, щелкнул лезвием ножа, сложил его и сунул в карман. Из прихожей он вернулся уже в кожаной куртке. Значит, собрался уходить, - обрадовался Пафнутьев, но тут же его обожгла другая мысль - а если он уйдет отсюда уже с его головой? Амон, не глядя на пленника, прошел в другую комнату и оттуда вернулся еще с одним парнем - заспанным, всклокоченным, недовольным.
– Вставай, начальник, - сказал Амон бесцветным голосом.
– Вставай, дорогой.
Пафнутьев не пошевелился.
Амон беззлобно, но сильно ткнул его ногой в лицо. Пафнутьев дернулся, попытался повернуться, но парни подхватили его под руки и поволокли в коридор. Пафнутьев изо всей силы рванулся, но единственное, что ему удалось - он всем телом грохнулся на пол.
– Ай, как нехорошо, как нехорошо, - смеясь, пробормотал Амон. Послушай меня, начальник, если будешь себя плохо вести, твою голову никто не узнает. Она вся опухнет, покроется синяками и ссадинами... Потом люди будут говорить... Ах, какой плохой Амон! Как он бил бедного начальника! А что мне сказать, как оправдаться? Сказать, что начальник сам бился головой об пол и совсем испортил свою голову, так что ее никто и узнать не может?
Так сказать, да? Никто не поверит, все будут ругать Амона, будут обижаться на него за плохое поведение . Все будут говорить, что голову он отрезал хорошо, но зачем так ее испортил...
Пафнутьев лежал на полу вдоль узкого коридора, зажатый с двух сторон парнями и не мог сделать ни одного движения.
– Он думает, что ты его кончать будешь, - сказал второй парень.
– Ничего он уже не думает... Люди в таком положении уже не думают, ответил Амон.
– Слышишь, начальник! Ты ошибаешься... Я не буду тебя сейчас кончать... Еще поживешь немного, совсем немного... А потом будет немножко больно... Команда поступила - голову твоего друга надо унести из дома. Нехорошо, когда в одной квартире сразу две головы соберется... Вставай, дорогой, полежишь немного в ванне. А то вдруг гость какой зайдет... А ты голый лежишь... Неприлично, все-таки. Опять будут говорить, что Амон виноват.
Пафнутьев больше не сопротивлялся. Его затолкали в маленькую комнатку, освещенную слабой лампочкой, опрокинули в ванную, так что он рухнул в это чугунное корыто, зажав руки тяжелым своим неповоротливым телом.
– Кричать будешь?
– спросил Амон.
– Буду.
– Тогда я тебе что-нибудь в рот запихну... Но боюсь, что ты задохнешься... Зачем мне твоя мертвая голова? Мне живая нужна, чтобы глаза твои я видел, чтобы кровь по моим пальцам бежала... Кровь врага лечит все раны - и душевные, и физические... Пока не умоюсь твоей кровью, начальник, мне не выздороветь, это я знаю точно. Я же больной... Вот скажи, видно, что я больной?
– Видно, - прохрипел Пафнутьев.
– На расстоянии видно.
– Шутишь, начальник? Это хорошо. Кричать будешь?
– Не буду.
– Договорились. Если закричишь, мой друг, вот он стоит, будет бить тебя по голове тяжелыми предметами.
– Там в комнате гантели есть, - добавил второй парень.
– - Гантели? Это хорошо, только не очень старай... Но все-таки я что-нибудь в рот ему запихну...ут где-то грязные трусы валялись или носки... А, начальник? Что хочешь - носки или трусы?
– Сказал же - не буду кричать!
– взъярился Пафнутьев от сознания полной своей беспомощности.
– Ладно-ладно, не надо злиться... Ты лучше о Боге подумай, о том, какие грехи совершил в жизни, - Амон взял влажноватое полотенце и, перетянув Пафнутьеву рот, затянул на затылке прочный узел, сдавив больное место. Пафнутьев простонал сквозь зубы, но промолчал.
– Видишь, какой я добрый... А то все говорят - Амон злой, Амон злой... Это после твоей камеры, начальник, я стал таким добрым. Видишь, дошло до меня, что насилие над человеком совершать - это плохо, это тяжело переносится... Отдыхай, дорогой, - Амон вышел вслед за парнем из ванной и выключил свет.