Банда - 4
Шрифт:
– Умом он мне понравился,- ответил Худолей, чуть повысив голос.Проницательностью. Высокими человеческими качествами, которые никому бы из нас не помешали в этой трудной жизни, полной тягот и невзгод! Да, Паша, да!
– Красиво говоришь!
– восхитился Пафнутьев.
– Ведь он тогда сразу догадался, зачем я фотографирую внутренности его холодильника, Паша, сразу! Я не успел щелкнуть ни единого раза, а уж все, что требовалось, стояло на столе! Налитое, нарезанное, обильно поданное! В этом, Паша, проявился не только финансовый достаток, но и настоящая душевная щедрость!
– Хороший был человек,- вздохнул Пафнутьев.
– Почему был?
– Взорвался вчера вместе со своей машиной.
–
– Конечно, помогли.
– И тебе сразу все стало ясно?
– тонким от внутреннего волнения голосом спросил Худолей.- И не осталось ни единого вопроса? Никаких сомнений и колебаний?
– продолжал наворачивать обличения Худолей, явно намекая на поверхностность Пафнутъева, на его пренебрежение к истине.
– Не понял, к чему ты клонишь?
– Как к чему? У него надо срочно провести повторный обыск! Мы наверняка что-то упустили! Не может такого быть, чтобы человек взорвался вместе с машиной, а у него дома не осталось никаких следов! Мой многолетний опыт старого сыщика подсказывает мне, что...
– Все понял,- перебил Пафнутьев.- Опыт подсказывает тебе, в его холодильнике еще много чего осталось. Примерно, этак обысков на пять-семь, а?
– Как ты можешь, Паша, так думать обо мне, о старом твоем и самом верном соратнике?
– плачущим голосом спросил Худолей.- Ты не поверишь, у меня руки дрожат от нетерпения, когда мы идем с тобой на дело!
– Почему же, охотно верю!
– рассмеялся Пафнутьев.- У тебя руки дрожат задолго до того, как мы идем на дело! Я даже знаю причину этой дрожи. Сказать?
– Горько, как горько к концу жизни встретить такое вот непонимание, такое оскорбительное пренебрежение!
– разновеликими своими шагами Худолей отошел к окну и ссутулился там, не оборачиваясь, чтобы не видели люди его лицо, лицо человека, потрясенного равнодушием и черствостью ближних.
– Не переживай,- Пафнутьев положил руку на сухонькое плечо эксперта.Сегодня же исправлюсь.
– Да?
– живо обернулся Худолей.- Сегодня же?!
– его глаза радостно сверкнули, в них вспыхнули огонь жизни, готовность все перевернуть вверх дном, но найти хоть что-нибудь такое, что порадовало бы любезного гражданина начальника и позволило бы ему, талантливому и неутомимому работнику правосудия, разоблачить страшные преступления, которые...
Ну, и так далее.
Андрей в это время, не торопясь, перебирал содержимое книжного шкафа. Собственно, его-то и книжным можно назвать лишь условно, поскольку из нескольких полок лишь одна оказалась занятой книгами - все они были изданы лет двадцать, тридцать назад, все о войне, в которой, судя по коробке с орденами и медалями, хозяин квартиры Чувьюров Сергей Степанович принимал активное участие от подмосковных до берлинских схваток. Среди книг была засунута картонная папка, тоже сработанная, видимо, не менее тридцати лет назад, когда жизнь и у старика, и в стране была повеселее, а здоровье позволяло зарабатывать чуть больше, чем требовалось на хлеб, и он мог купить дешевенький фотоаппарат и снимать домочадцев, когда еще были у него эти самые домочадцы. Теперь же, судя по содержимому кухонных шкафчиков, встроенного шкафа, старик жил один, или, лучше сказать, доживал один.
Раскрыв папку, Андрей присел на диван и принялся перекладывать снимки, внимательно всматриваясь в каждый из них. Ничего особенного они не представляли. Чувьюров, как фотограф, не достиг вершин мастерства, и все снимки хотя и были достаточно большими, размером в школьную тетрадь, выглядели сероватыми, нерезкими, с обломанными, надорванными краями.
И вдруг Андрей наткнулся на снимок, который явно отличался от прочих, он был новее, с четкими фигурно обрезанными краями, а изображена на нем была девушка или, скорее, молодая женщина. Снимок сделали, похоже, в каком-то ателье. Так и есть, перевернув фотографию, Андрей увидел фиолетовый! штамп телефон и адрес ателье. Глядишь, кто-то обратит внимание, кому-то понравится, и он тоже придет сфотографироваться. Но больше всего зацепил Андрея взгляд женщины - уж больно он был какой-то подавленный, хотя сама она выглядела достаточно броско - подсвеченные волосы, правильные черты лица, тоже вырисованные грамотно установленным светом. Да, снимал человек с профессиональной хваткой.
И еще одно обращало внимание: грудь у женщины была обнажена гораздо смелее, чем это обычно бывает на подобных фотографиях. "И очень неплохая, между прочим, грудь",- подумал Андрей. Сам того не замечая, он тянулся к таким вот женщинам - с некоторым нервным надломом. А здесь это просто невозможно было не заметить. Кто она старику? Родственница? Знакомая? Соседка? Дочь? Подруга дочери?
– Какая красавица!
– сказал Пафнутьев, беря снимок в руки.- Крутая. Можно даже сказать, отчаянная. Где взял?
– В этой папке. Там на обороте адрес ателье и телефон.
– Хочешь заняться?
– спросил Пафнутьев, возвращая снимок.
– А надо ли?
– Конечно!
– усмехнулся Пафнутьев.- Такая женщина! Украшение любого уголовного дела,- но тут же спохватился, увидев, как замкнулось лицо Андрея.Сможешь раскрутить?
– Ателье найду, наверняка и фотограф ее запомнил... А если нет... Что-нибудь придумаю. Негативы у них хранятся достаточно долго.
– Можно и у старика спросить.
– Если заговорит.
– Куда он денется, конечно, заговорит. Шаланда не с того конца начал. Он ведь уличал его, а тут другая история... У меня такое ощущение, что он из категории народных мстителей. Их с каждым годом становится все больше... Объединяться им пора и начинать широкомасштабные военные действия по освобождению занятой врагом территории. Мужики они отчаянные, опыт есть, терять нечего. Справятся. А?
И только сейчас Пафнутьев обратил внимание на тишину, наступившую в квартире. Обычно Худолей достаточно шумно исполнял свои служебные обязанности, всегда находя повод чем-то восхититься, возмутиться или на что-то обидеться. Воодушевленный обещанием Пафнутьева сегодня же исправиться и восполнить Худолею все, чего ему не хватало для жизни и счастья, а в этот день ему не хватало пары глоточков водки, так вот, подстегнутый обещанием Пафнутьева, он с удвоенной бдительностью принялся осматривать все, что уже осмотрел не один раз. Едва Пафнутьев ушел в комнату, как Худолей опять распахнул холодильник, словно подтолкнула его к этому какая-то сатанинская сила. И снова, в который раз, он сфотографировал початую бутылку кефира, стеклянную банку с кусками нарезанной селедки, подвядшие сосиски, создав еще один натюрморт, который вряд ли когда-нибудь ляжет в том уголовного дела по причине полнейшей своей ненужности.
Закончив с этим делом, Худолей распахнул дверцу морозильника. Но и тут его ожидало разочарование. Сначала он вынул завернутую в газету высохшую тараньку, которая, похоже, не один год ожидала, пока у старика появятся деньги на бутылку пива. Тем не менее, он сфотографировал и недожеванную рыбешку. В глубине морозильника остался еще один сверток. Худолей, не задумываясь, выволок наружу и его.
Развернув сверток, он онемел, зажал рот обеими своими красноватыми полупрозрачными ладошками, чтобы готовый сорваться крик не получился слишком уж кошмарным. В газету была завернута высохшая человеческая рука. По всему было видно, что от туловища ее отделили не скальпелем, руку просто отрубили топором. Но больше всего Худолея потрясло не это - пальцы мертвой руки были свернуты в кукиш, смотревший прямо ему в глаза.